Сидя на крыльце, я впервые на самом деле захотел стать человеком, потому что люди умеют отрицать. Человек может убедить себя, что Мама и Папа в конце концов перестанут ссориться, что любовь связывает все семьи. Но вот собака… если собака унюхает что-то неприятное, она не сможет отрицать, что это «что-то» воняет.

Но у меня всё равно не укладывается это в голове. Если Мама и Папа разведутся, мы с Максом можем оказаться в разных домах. Как я смогу его будить по утрам, щекоча усами? А Эммалина! Кто будет охранять её мелки на подъездной дороге, пока она рисует линии на земле? А как же семейные пикники с миниатюрными кусочками сыра и сэндвичами с арахисовым маслом, которые так приятно пережёвывать, и одеялами, на которых мы лежим, подставив животы небу?

Однажды мы впятером съездили на ферму, где я познакомился с лошадями и животными, которые не были лошадями, и в воздухе стояли сильнейшие запахи. Макс, Эммалина и я стояли у забора и смотрели, как по пастбищу скачут кузнечики. Я был быстрым, а когда было нужно – очень упрямым, так что я выломал доску в заборе и огромными прыжками бросился за насекомыми, а Макс и Эммалина сидели у меня на хвосте. Мы никогда так громко не смеялись, даже на танцевальных вечерах.

Так нельзя – чтобы я жил в одном доме, а Эммалина и Макс – в другом. Я не могу гулять по полю, заднему двору или подъездной дорожке без них.

К утру воскресенья боль в животе переросла в плотный, тяжёлый груз.

Вот вафли, мы не спеша их едим, а фоном по телевизору разговаривает канал «Погода».

– Хорошие условия для поездки, – говорит Дедушка. – Солнечно.

А я просто радуюсь, что они уезжают.

Я виляю хвостом, провожая взглядом их тарахтящую машину. Макс наклоняется и хлопает меня по боку. На нём футболка, которая пахнет его собственным запахом больше всего. Она сине-жёлтая. Это мои любимые цвета, потому что я их вижу – они такие яркие и чёткие.

– Эй, Космо, – говорит он. – Хочешь покататься на машине?

Я смотрю на него, на волосок, который вьётся над голым ухом, на его фантастические длинные руки, которыми он может доставать столовые приборы и печенье, – я так никогда не смогу. И я говорю ему: «Да, конечно, да», хотя даже не представляю, куда мы едем. Поездки на машинах обычно всегда заканчиваются хорошо. А нам сейчас не помешает что-нибудь хорошее.

Мама торопливо открывает фургон и помогает Максу посадить меня внутрь. Наш фургончик просто потрясающий: крошки на дне подстаканников, кусочки чипсов между сиденьями и много свободного пространства: когда у меня есть настроение, я забираюсь на водительское сиденье, когда Мама за рулём. Ей это тоже нравится. Мы смеёмся и кричим, а машина так весело дёргается на дороге.

– Я немного нервничаю, – говорит Макс с заднего сиденья.

Он пристёгивается и опирается на меня. Я знаю свою задачу: я должен его держать.

– Нервничать – это нормально, – отвечает Мама.

Я замечаю, что она убрала волосы под платок – когда мы были моложе, она его носила постоянно. Платок расшит звёздами.

– Ты с ним виделся нечасто – в основном разговаривал по телефону. Сколько там… восемь? Восемь лет вы с ним не встречались? То ли Рождество, то ли День благодарения во Флориде.

– Ага, восемь, – говорит Макс, закусив губу. – А вдруг он меня больше не любит?

– Не глупи. Он всегда будет тебя любить.

Я упираюсь челюстью в подоконник. Мы едем по гладким дорогам, потом останавливаемся на многолюдной парковке, дорога под ногами кажется прохладной. Первая мысль – «продуктовый магазин», но почему Макс говорит, чтобы я шёл с ним? Я держусь поближе к его ногам, удивляясь звукам: люди окликают друг друга, клаксоны гудят, скользят стеклянные двери. И я наконец понимаю: мы в аэропорту, я часто видел это место по телевизору. Почему-то мне казалось, что там тише, а вот разных чемоданов побольше.

Чемоданы приводят меня в ужас – даже сама мысль о них. Большие угловатые штуки бесконечного объёма, они пожирают твои вещи, а потом выплёвывают их обратно. Они преследуют твою семью, угрожающе катясь ей вслед. А когда они закрыты – кто знает, что там внутри? Там может быть всё, что угодно! У Папы сумка на колёсах была особенно жуткая, и иногда я пытался посидеть рядом с ней. Чтобы проверить себя. Чтобы справиться со страхом неизвестности. Но я всегда отказывался от этого предприятия: я, конечно, смелый, но не до такой степени.

Стоп. Аэропорт. У меня шерсть встаёт дыбом, когда я понимаю, что́ происходит. Вот и всё? Я расстаюсь с Максом? Макс расстаётся со мной? Я в ужасе упираюсь ногами в пол, так сильно, что Максу приходится тащить меня по скользкому-скользкому полу.

– Пойдём, – говорит он. – Тут нечего бояться.

И я верю ему. Пытаюсь ему верить. Он никогда раньше мне не врал.

Мама идёт немного впереди и несёт большие воздушные шарики на верёвочках, которые выворачивают ей руку.

– Ю-ху! – вдруг кричит она и машет рукой.

Она часто так подзывает меня, и я не сразу понимаю, в чём дело. Я и так здесь! Вот он я! Но потом я вижу человека, который всё быстрее и быстрее идёт в нашу сторону, скрипя подошвами по плитке. Он бросает рюкзак и обнимает Маму; та крепко прижимается к нему и тихо всхлипывает. Я опасаюсь, уж не слишком ли сильно он её обнимает, и решаю проверить, в чём дело. Так что я тяну за ошейник и обнюхиваю незнакомца, который…

На самом деле не незнакомец!

– Привет, старый друг, – говорит дядя Реджи, улыбаясь той самой бульдожьей улыбкой.

Он так похож на Маму – гладкая коричневая кожа, тёплое, доброе лицо. Он опускается на колени и целует меня в макушку, и мне кажется, что времени не прошло вообще нисколько и я до сих пор щенок. Я стучу хвостом по полу. Этот человек! Вы даже не представляете, насколько он потрясающий, хотя его голова теперь совершенно лысая, и я больше не могу кусать его за кончики волос.

– Помнишь меня? – спрашивает он, смеясь.

Конечно! Он пахнет точно так же. Его глаза такие же – большие, глубокие, с морщинками, когда он улыбается. Я смотрю ему в глаза. Если верить «Классическому кино от Тёрнера», люди ценят прямой контакт. Глаза, как они считают, – зеркало души. А у дяди Реджи душа замечательная.

Он мягко хлопает меня по спине, потом встаёт и обнимает Макса.

– Эй, чемпион.

– Привет, – бормочет Макс, расслабляясь в объятиях дяди Реджи.

– Спасибо, что приехал с мамой. Мне очень жаль, что я пропустил День благодарения. Уверен, всё было замечательно.

Отпустив Макса, он хватает свой рюкзак, копается в нём и достаёт блестящий кусочек бумаги.

– Надеюсь, ты не возражаешь – я для тебя кое-что достал.

– Ух ты, – говорит Макс, забирая подарок. Его голос даже не скрипит. – Это… Ух ты. Спасибо. Она с автографом?

– Ага, – отвечает дядя Реджи, тыкая пальцем в фотографию. – Этот парень приехал на базу, и я всё ему о тебе рассказал. Сказал, что мой племянник хочет стать космонавтом, как он. – Он гладит Макса по голове – точно так же, как до этого меня. – О, я так рад видеть тебя снова.

Волнение никуда не девается и по дороге домой, когда мы останавливаемся в любимом придорожном ресторане Макса. Вы не поверите, что я там нашёл! Котлету от гамбургера, упавшую в траву. Я жую её под столом для пикника, стараясь не выдать себя.

– Что это у тебя во рту? – спрашивает Мама.

– Ой, да ничего, – отвечает за меня дядя Реджи.

И я понимаю, что он знает. У нас есть секрет.

Позже, вечером, когда Макс отправляется спать, дядя Реджи устраивается на диване. Под одной из подушек спрятан кусок индюшачьего бекона – я просто не помню, под какой. Интересно даже, найдёт ли он его ночью? «С тобой я поделюсь», – думаю я.

В это время суток я очень не люблю покидать комнату Макса. Но иногда меня мучает нестерпимая жажда, во рту так сухо, что у меня просто нет выбора. Я отправляюсь на поиски миски с водой и тихо лакаю из неё. Я всячески стараюсь не шуметь, не беспокоить никого перед сном. Моим людям всегда не терпится лечь спать. Они торопливо ходят по дому и плескаются, Эммалина лезет в ванну, потом вылезает. Папа собирает сумку на утро и суетливо спрашивает, что ему приготовят на завтра с собой: курицу или спагетти, спагетти или курицу? А Макс читает книгу, чтобы успокоиться, хотя иногда, чтобы окончательно уснуть, ему требуется не один час. Во сне у него подёргивается нос.