Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Патрульный достал из складок одежды кристалл видеофонозаписи казни Еретика, бережно положил его на пульт и проворчал, обращаясь к Кораблю:

- Сохрани. Пусть посмотрят потом будущие Патрульные на последних циклах учебы... Пусть узнают...

Перед тем как включить двигатели Корабля, он еще раз взглянул на корявые деревца по-весеннему голой опушки, на кристалл видеофонозаписи и невольно вздрогнул - ему показалось, что преломленный луч солнца вспыхнул в кристалле буйным всепоглощающим огнем.

СЕНТЯБРЬ - ЭТО НАВСЕГДА

"И пришел к тебе бог Солнца, и дал в жены дочь свою, а за что - тебе, раб недостойный, никогда не понять..."

Озорной лучик проколол желтизну листьев, коснулся лица. На ветвях, заглядывающих в распахнутое окно, светились другие лучики-паутинки. Они сонно двигались по саду, залетали в комнату. Да, седеет лето... Бартошин любил эту старую грушу. Что за сорт! В самом деле красавица - "лесная красавица". Плоды огромные, сочные... В ту далекую осень они, студенты, отъедались после войны хлебом и грушами. Хлеба понемножку, а груш сколько душа желает - душистых, слаще меда. Наверно, потому губы Марии были такими сладкими. Слаще меда... А в самом деле - за что? За что бог Солнца дал ему, демобилизованному лопоухому сержанту, Марию?

Иван Никитич опять повторил в памяти шутливую молитву, которую с надрывом прочитал на их свадьбе Костя Линев, и улыбнулся. Костя тоже приударял за Марией. Но пока Линев носился с очередной идеей преобразования истории как науки, они в сентябре тихо-мирно поженились.

На свадьбе их было пятеро. С Кривого Рога приехала мать Марии, привезла два куска сала. С мировой скорбью на лице заявился Костя, но, выпив полбутылки "Степных цветов", подобрел душой и даже сочинил молитву, смешав в ней все мифы и верования народов мира. Катя, подружка Марии, сидела тихая, как мышь, испуганно поглядывала то на его ордена и медали, то на Марию, что-то представляла себе - из "семейной жизни" - и тут же заливалась мучительной краской стыда. Теща была усталая с дороги, но в общем довольная выбором дочери и поэтому умиротворенная. Она подолгу снимала кожуру с картошки, а сала брала самые тоненькие кусочки. При этом ее корявые пальцы напрягались. Спустя минуту-другую кусочек непонятно каким образом возвращался на тарелку обратно... Ближе к вечеру Катя вдруг пискнула "горько!". Он так охотно потянулся к Марии, что звякнули ордена. Катю опять бросило в жар, а мать заулыбалась. Губы жены таяли под его напористыми губами, и бывшего разведчика даже качнуло - поплыл под ногами затоптанный пол, сдвинулись стены старенького общежития...

Бартошин покачал головой: тридцать лет прошло с той осени, а не забылось, нет.

- Слушай, Мария, - сказал он, - а почему бог Солнца? Ну, Костя, помнишь тогда... Он тебя дочерью Солнца назвал.

- Какой еще Костя? - удивилась жена.

- Когда женились. На свадьбе.

- А ты и забыл?!

В голосе жены прозвучала укоризна, а глаза наоборот - заулыбались.

- Я же не всегда такая была. Понял?

- К чему это ты?

Она подошла, сняла косынку.

- Золотая ты моя, - прошептал Иван Никитич, глядя на седые волосы жены. Как он мог забыть?! Конечно же, дочь Солнца, золотоголовая Мария, которой в пятидесятые годы любовался весь их пединститут. У Марии-младшей, родившейся в пятьдесят третьем, волосы пошли в него - русые. Мария шутила тогда: "Ты мне всю породу испортил".

Он виновато привлек жену к себе.

Как быстро ушла молодость! И как безжалостно обирает она людей, уходя от них. Цвет волос и блеск глаз, тайную прохладу кожи и упругость губ... Все забирает. Все дары свои. Справедливо ли это? Иван Никитич вздохнул. Может, и справедливо. Потому что осень жизни приносит свои дары. Прежде всего - ясность ума и понимание, что суета есть суета, как ее ни назови.

Хлопнула калитка. На пороге веранды мелькнуло цветастое платье Мироновны.

Соседка зашла к Бартошиным как бы денег занять. На самом деле хотелось, конечно, другого. Посмотреть. На двор, на дом соседский, на Никитича, на Марию его. Странная она... Всю жизнь возле швейной машинки просидела, а туда же - гордая. Слова лишнего не вытянешь. Ну да ладно, я и сама все увижу. Главное - надо узнать, что с прошлой пятницы изменилось. Жизнь-то вытекает. Как вода из дырявой бочки. А там и дно. А на дне всегда самое интересное...

Мироновна вошла в комнату и сразу же сфотографировала глазами лица соседей. Не завелась ли, не дай бог, в доме какая напасть? Она сперва всегда на лице поселяется. Напастей Мироновна знала за человекам тьму, они за ним - говорила - вместе с тенью ходят. Особенно за выпившими мужиками. Правда, Никитич не пьет, но это ровным счетом ничего не значит. Сегодня в рот не берет, а завтра, смотри, уже запойный.

- Разведданные доставила? - улыбнулся Бартошин, кивая соседке. Он любил при случае ввернуть в разговор военное словечко.

- Так точно. Все при мне, - подтвердила Мироновна. - Квартирантка вчера в Москву ездила. По радио небось всего не расскажут.

И заспешила, даже задрожала от напряжения, пропуская через себя жизнь, как турбина электростанции пропускает бешеный поток воды.

Поначалу Мироновна ничего нового не узнала. Затем Мария не удержалась, похвасталась:

- Виталий завтра приезжает. Первый отпуск.

Младший сын Бартошиных уже год работал судьей в Харькове - оставили после юридического. Виталий собирался жениться и в письме сообщил, что приедет с Полиной, невестой, чтобы познакомить с родителями. Об этом Мария соседке все-таки не сказала.

- Радость-то какая, - всполошилась Мироновна. - Приготовиться вам надо, скупиться. Раз такое дело - у других попрошу.

- А чего хотела попросить? - на свою голову спросил Иван Никитич.

- Нет, нет! Теперь не надо, - засобиралась соседка. - Рублей тридцать думала перехватить. Квартирантка сапоги из Москвы привезла, югославские. Ей, оказывается жмут, а мне в самый раз.

- Найдется у нас, Мироновна, не уходи. - Мария пошла в соседнюю комнату за деньгами.

Иван Никитич вдруг безо всякой видимой причины погрустнел. А тут и жена на пороге. В глазах недоумение:

- Ваня, ты деньги брал?

Мироновна насторожилась.

3
{"b":"69538","o":1}