Бакул подошёл ближе и опустился на колено.
Несколько долгих мгновений Цезарь смотрел на склонившегося перед ним центуриона, словно впервые видел его. Вспомнился узкий клин в клубах чёрного дыма, упорно карабкающийся на перевал - без поддержки, без помощи, почти без надежды... Потом поднял руку, хотя над преторием и без того было тихо.
-- Спасибо тебе, солдат. Пока рождает земля таких героев, верных своему императору и отечеству, Рим будет стоять! За службу твою, за отвагу, за то, что устоял перед врагом, не дрогнул, не побежал, прими из моих рук эту награду!
Цезарь вынул из сундучка тонкий золотой обруч, увитый разноцветными лентами, поднял над головой, чтобы в свете костров каждый мог увидеть его, и протянул центуриону. Обруч мигнул матовым блеском и вызвал лёгкий гул восхищения. Высшая награда! Не каждый трибун и даже легат может похвастать таким обручем.
Ночной ветерок качнул красный султан на шлеме примипила, будто поздравляя. Бакул поднялся и приложил руку к груди.
-- Благодарность из твоих уст - уже награда, император. Служить тебе - считаю за честь! И прости, если слова мои придутся тебе не по душе... Но не на ту голову хочешь ты возложить этот венок. - Он обернулся. - Тит Бальвенций - вот кто достоин великой награды! Не я, а он принёс тебе победу! Он и его когорта вели жестокий бой, в то время как все мы... бежали...
И преторий загудел, соглашаясь.
Бальвенций напрягся. Что-то дрогнуло внутри, когда все повернулись в его сторону. Какая-то струнка запела тонко-тонко, а пальцы пришлось сжать в кулаки, чтобы не выдали волнение предательским дрожанием. Вот он - миг славы! Думал ли он об этом, когда вёл когорту сквозь дым и огонь?
Цезарь повернулся к центуриону. Уголки губ вздрогнули и чуть приподнялись.
-- Что же ты стоишь, Бальвенций?
Бальвенций неуверенно, словно в тумане, шагнул к трибуналу и рывком снял шлем. Перед глазами мелькнули картины далёкой Азии: жёлтые холмы, сухая земля под ногами, утонувший в дыму великий город Тигранакерт, где он так же стоял впереди строя с обнажённой головой, не веря в происходящее. И полководец вот так же улыбался...
...Обруч лёг на голову, по хозяйски сжал виски. Пёстрые ленты распустились во всю длину и мягко легли на плечи. Не забыть только принести богам достойную жертву. Без их поддержки и участия лежать ему у подножья холма, а не стоять перед императором. И в первую очередь - Надежде.
Он убрал со лба прилипшую прядь волос и неловко переступил с ноги на ногу. Надо было что-то сказать, поблагодарить... Нет, в бою всё же легче, по крайней мере, точно знаешь, что делать. Он прокашлялся, не зная, что ответить.
-- Не я один, император... Спасибо за честь... Вся когорта...
-- Награда есть для каждого, - ответил Цезарь. - Назови имена.
Перед глазами речным водоворотом закрутились лица. Кого предпочесть, кто больше достоин? И можно ли вообще выбрать? Каждый! Все! Даже тот солдат, что запаниковал вначале, а потом лёг на гребне, закрывая друга своим телом!
Бальвенций вздохнул и начал перечислять:
-- Петросидий, наш сигнифер, дальше: Помпоний, Квинт Этий, Нумерций Сура, Виниций, Фабин, - и остановился, разводя руки. - Нельзя, император... нельзя кого-то выделить. Все достойны, вся когорта. И те, кто выжил, и те, кто погиб, но присягу, данную тебе, сдержал.
Цезарь кивнул.
-- Пусть каждый солдат второй когорты двенадцатого легиона подойдёт ко мне и примет свою награду!
Строй дрогнул: по одному, по двое, по трое к трибуналу потянулись легионеры. Сначала Цезарь забеспокоился: хватит ли на всех? И сразу понял: хватит. От четырёх сотен человек, шагнувших утром к перевалу, не осталось и половины.
6
Старый слуга вошёл в палатку и недовольно наморщил лоб. Ужин так и остался стоять не тронутым. Глиняная лампа немилосердно коптила и почти не давала света. Опять не снял нагар с фитиля, или проклятый торговец продал негодное масло. Слуга зажёг ещё одну лампу и поставил на стол.
-- Береги глаза, - сказал назидательно.
Цезарь словно не слышал. Развернул новый свиток и потянулся к чернильнице.
-- Совсем себя не бережёшь, - продолжал брюзжать слуга. - Пишет, пишет... Нет бы сходил на улицу, на свежий воздух, а то зарылся в свои книжки - и весь потолок закоптил, и сам в этой гадости. Фу, дышать нечем!
Он поворочал угли в жаровне, покосился на неразобранную кровать, вздохнул. Сквозь узкую щель под пологом пробивался тонкий лучик утреннего солнца, с улицы доносились приглушённые стенами голоса: кто-то спорил с часовым - явный признак того, что лагерь просыпался. Слуга кивнул, и рабы принялись накрывать стол для завтрака. Цезарь отложил перо, втянул носом воздух, аромат вываренной в вине и щедро политой соусом рыбы приятно защекотал ноздри, потом улыбнулся и вновь уткнулся в свиток.
Полог резко распахнулся и в палатку ворвался Оппий.
-- Юлий!
-- Занят он! - тут же отреагировал слуга, поворачиваясь к входу.
-- Ты ещё будешь мне указывать! - огрызнулся Оппий. - Как с ума все посходили! Сначала этот тугодум-преторианец, теперь эта старая кляча! Что смотришь?!
Слуга задохнулся от незаслуженного оскорбления, и захлопал выцветшими ресницами.
-- Потише, - остерёг друга Цезарь. - Я себе такого не позволяю... Не обижайся на него, Аристион.
-- Мне что у него теперь - прощения просить? Много чести для вольноотпущенника! - зарычал Оппий. - Ну ладно, прости. Всё?
