4

   Жители Ития никогда не видели в своей гавани такого скопления кораблей. Глядя на них с высоты прибрежных скал, окружавших гавань, каждый понимал - готовится что-то грандиозное. Заходящее солнце, зависшее над мысом оранжевым шаром, отражалось в металлических наклёпках и щитах ярко-рубиновым почти кровавым цветом, от чего казалось, что все эти толстопузые "перевозчики", быстроходные либурны, грозные триремы охвачены самым настоящим огненным вихрем. Но это только казалось. Иначе набатный колокол на Часовой башне давно бы гудел тревожным боем, оповещая людей о пожаре в порту. Большая часть судов были вытащены на берег, десятка полтора юрких хеландий приткнулись бортами к деревянным мосткам у складов, и только вооружённые до зубов триремы покачивались на волнах у выхода из гавани, воинственно обратив окованные медью тараны в сторону Пролива. Нападения не ждали, не было силы, что могла сокрушить такой флот. Просто так завещали предки - всегда стоять на страже.

   Ещё до того, как торговля была разрушена войной, в гавань Ития ежедневно заходили два-три десятка кораблей. И это считалось много. Приходили ареморейские купцы, бритты, испанцы, иногда греки. Везли хлеб, вино, ткани, дешёвую одежду, оружие. Из Глубинной Галлии и Белгики доставляли железо, меха, соль, породистых лошадей. Здесь же у причалов обменивались товаром, кому что надо, и уходили. Так уж повелось издавна: Итий служил центром галльской торговли. Город рос, богател, его купцы доходили до Африки, торговали с малоазийскими городами. А потом пришли римляне, и торговля рухнула.

   В римском лагере, разбитом на холмах напротив бухты, прозвучал сигнал трубы, возвещающий о начале первой стражи. Ночь осторожно подобралась со стороны моря и прикрыла военный городок тёмной пеленой, скрыв его от любопытных глаз местных жителей. В темноте поблёскивали лишь огоньки костров, слабо колеблющиеся под напором северо-западного ветра.

   Лагерь не спал. Легионеры собирались вокруг костров, болтали, пили вино или просто смотрели в ночное небо, думая о прошлом и будущем. Солдаты любят мечтать. Особенно о том, как вернутся домой. Патрульные на улицах с завистью поглядывали на товарищей и спешили пройти мимо, дабы не травить душу. Прошли они и мимо огромного галла с головой закутанного в длинный плащ. Свет факела выхватил его из темноты, подержал в отблесках мерцающего пламени несколько ударов сердца и потерял снова. Подозрений у патрульных он не вызвал. Галл не прятался, не пытался бежать, он просто стоял и смотрел на звёзды: вышел человек воздухом подышать... Да и связываться с таким гигантом!..

   Галл проводил патруль взглядом, подождал немного, потом поправил плащ и пошёл следом. Нарождающаяся луна не освещала, а только дразнила, и идти приходилось в кромешной темноте. Но шёл он быстро, не спотыкаясь, словно обладал каким-то особым чувством видеть даже во мраке. Сторонний наблюдатель отметил бы: шёл он бесшумно, как в стане врага. Хотя скорее по давней привычке, чем по необходимости. Перед поворотом на виа принципалис он замер, пригляделся к часовым у претория и повернул направо, к форуму.

   Миновав площадь, галл свернул на узенькую улочку между палатками экстраординариев и направился к кварталу, где римляне держали заложников. От остального лагеря это место ничем не отличалось: не было ни ограждения, ни охраны, ни какого-то особого знака. Пленники жили той же жизнью, что и все. Бежать никто не пытался, не было смысла. Их охраняли не стены и не люди, и даже не боги - их охраняли имя и слово Цезаря. Ни одно племя в Галлии не приняло бы беглецов под свою защиту, боясь навлечь на себя гнев Великого Римлянина.

   Заложники служили гарантией лояльности племён, подавляя свободолюбивый нрав галлов. Всё приходилось делать с оглядкой: кто захочет подвергнуть опасности жизнь своих друзей и родственников? Если какое-то племя поднимало восстание, заложников продавали в рабство или казнили, а после подавления мятежа брали новых. Римляне давно стали хозяевами. Галлы понимали: они пришли не на день, не на два - они пришли навсегда. И с этим нужно смириться. Или умереть.

   У крайней палатки галл остановился и прислушался. Изнутри доносился тихий скрежет, словно кто-то водил железным стилосом по вощёной дощечке. Точно так раздражающе скрежетал римский маркитант, когда по осени приезжал за оговоренной нормой дани. Сразу вспомнились серые лица старейшин, наблюдавших, как люди в тогах выносят зерно из амбара и грузят его на телеги. Этого зерна могло хватить городу на два месяца. Но такова природа войны - проигравший платит.

   Галл отогнул кожаный полог и скользнул внутрь. В палатке было пусто. Глиняный светильник освещал дальний угол и мальчика лет шестнадцати, склонившегося над грубым столом. Он так увлёкся своим делом, что не заметил вошедшего. И только когда тот кашлянул, поднял голову и удивлённо спросил:

   -- Кто здесь?

   Человек шагнул из темноты в круг света и скинул с головы капюшон. От резкого движения огонёк светильника трепыхнулся и едва не погас. Мужчина огладил усы, осмотрелся и вновь перевёл взгляд на мальчика.

   -- Учишься писать, Оргеториг?

   Мальчик на миг растерялся.

   -- Отец?!

   -- Узнал? - Амбиориг снял плащ и небрежно бросил его на кровать. Потом подошёл к столу, отвёл руку сына, прикрывшую дощечку, и заглянул в записи. - Интересные у них буквы, правда? Не то, что наши. Впрочем, я и в наших-то не разбираюсь.

   Он всмотрелся в лицо сына. Повзрослел, над верхней губой пробился светлый пушок, щёки потеряли детскую припухлость, скулы обострились. Но на эбурона всё равно не похож. Весь в мать, в арвернов: светлый взгляд задумчивых глаз, льняные волосы, слегка вьющиеся на концах... Наверное, так выглядел Верцингеториг в ранней юности, но у того во взгляде нервная решимость, а у этого какая-то непонятная отрешённость...

   Галлы с трёхлетнего возраста начинали учиться искусству войны. В пять лет они уже уверенно держались в седле, в десять - без промаха били из лука и метали дротик, а в пятнадцать становились настоящими воинами. В этом заключался смысл жизни. Меч и добрый конь - вот что решает судьбу будущего вождя. Но Оргеториг никогда не проявлял интереса к таким тренировкам. Всеми возможными способами он старался избежать их, и оттачиванию воинских навыков предпочитал занятия совсем не достойные настоящего мужчины - книги. Их он читал запоем. Когда греческий торговец, время от времени заходивший к эбуронам, доставал из потёртой сумки очередной свиток, он осторожно, словно боясь обидеть, брал его в руки и прятал за пазуху от косых взглядов отца. Деньги за книги торговец принимать отказывался, говоря, что боги не простят его, если он возьмёт плату с такого смышлёного мальчика. И "смышлёный мальчик" знал имена греческих поэтов и философов лучше, чем имена своих предков. Амбиориг несколько раз пытался запретить Оргеторигу читать, но за него неожиданно вступились старейшины. Пришлось уступить. Хорошо хоть младший сын рос мужчиной. Будет кому заменить отца.