Теперь в голосе слышалась угроза. У каждого из рабов на поясе висел длинный нож, видимо, кроме обязанностей носильщиков они исполняли роль телохранителей. Эмилий не сомневался, что они пустят их в ход, но и отступать перед рабом было недостойно свободного человека. Он ударил Мохнорылого шпорами, и мерин взвился на дыбы, разбрасывая носильщиков в стороны.

   -- Тебя никто не предупреждал, раб, что нельзя безнаказанно оскорбить римлянина!? - закричал он. - Тем более солдата Цезаря!..

   Крик перешёл в воинский клич. Люди на дороге испуганно отпрянули, и даже рабы, только что такие смелые, растеряли всю самоуверенность и невольно подались назад.

   -- Стой!

   Мелодичный, но сильный голос заставил Эмилия отступить, меч, так и не успев до конца выйти из ножен, скользнул обратно. Даже Мохнорылый перестал рваться из седла и опустился на все четыре копыта.

   Перед склепом стояла девушка, вытянув вперёд руку, словно ограждая раба от неминуемой расплаты. Рука была тонкая, изящная, хрупкая, но она оказалась сильнее ярости декуриона. Эмилий сразу понял, что не сможет противостоять ей. Девушка была одета в тунику с одной пурпурной полосой и длинную столу перевязанную под грудью шёлковым пояском. Густые чёрные волосы, уложенные в узел, покрывала белоснежная вуаль, спускавшаяся на плечи золотой бахромой. Большие, чёрные как маслины глаза, смотрели на него со спокойствием Юноны, и лишь припухлые почти детские губки слегка вздрагивали от волнения.

   -- Стой, солдат! В своём рабе вольна только я! И только я имею право наказывать его или миловать!

   Эмилий сжал рукоять меча так, что побелели костяшки пальцев, и глубоко вздохнул.

   -- Этот раб осмелился посмеяться надо мной, - услышал он собственный хриплый голос.

   Почему-то пересохло горло и забилось сердце, но не в груди, как положено, а много ниже, в животе.

   -- И в тебе сразу взыграла гордость? - усмехнулась девушка. - Что произошло, Ямхад? - повернулась она к рабу.

   Кривоносый пожал плечами, будто не понимая своей вины.

   -- Я всего лишь сказал, что конь этого господина больше похож на недоделанного телёнка, чем на коня. Да ты и сама это видишь, госпожа...

   Кровь в венах мгновенно вскипела, и уже не было той силы, которая могла спасти раба от заслуженного возмездия. Но девушка опять взяла над ним верх. Она быстро шагнула вперёд, прикрыв собой носильщика, и теперь, чтобы дотянуться до раба, Эмилию пришлось бы сначала растоптать её. Мохнорылый на это ни за что бы не согласился. Да и сам он не хотел этого.

   -- Как тебя зовут? - вдруг спросила она.

   Не так просто унять гнев, растёкшийся по телу огненной лавой. На то нужно время.

   -- Я солдат Цезаря!..

   -- Это я уже слышала. - Улыбка, коснувшаяся её губ, напоминала алый бутон ещё не распустившейся розы, омытой прохладной утренней росой. Глядя на нее, тоже хотелось улыбаться. - Прости, но ты говорил так громко, что мне даже пришлось прервать молитву. А имя? Имя-то у тебя есть? - она провела рукой по шее Мохнорылого, и мерин радостно оскалился. Никому другому он подобного не позволял.

   То ли мир свихнулся, то ли я, - подумал Эмилий.

   -- Луций Эмилий, - буркнул он.

   -- А коня?

   -- Его? Ну... Его зовут... Мохнорылый.

   Она звонко рассмеялась, и Эмилий вдруг понял, что уже никогда не сможет забыть этот смех.

   -- За что ж тебя так обидели, рыженький? Ну ничего, не расстраивайся. Знаешь, а мне даже нравиться. Нечасто встретишь коня с таким... редким именем...

   Она повернулась к Эмилию.

   -- Мне пора ехать... А раба я накажу, как он того заслуживает. Ямхад, напомни мне вечером о своём проступке.

   Девушка отогнула край занавески и села в носилки. Сирийцы легко подняли их на плечи и быстрым шагом двинулись к дороге. Эмилий долго следил за пурпурным шатром, плавно плывущим поверх людского потока, пока тот не растворился среди толпы.

   -- Какая же она красивая, - вздохнул он и хлопнул мерина по крупу. - А ты не очень-то зазнавайся. Если ты ей понравился, это не значит, что теперь я тебя буду возить.

   У входа на Мульвиев мост его остановили стражники городской когорты. Старший патруля, судя по красному гребню на шлеме - центурион, махнул рукой и указал на обочину.

   -- Подорожная?

   Эмилий протянул офицеру мятый лист сложенный вдвое и осмотрелся. Отсюда уже открывался вид на Марсово поле и на городские стены, тёмной полосой протянувшиеся вдоль подножья Капитолия и Квиринала. Дорога шла мимо торговых лавок и доходных домов и исчезала за воротами. За ними билось сердце Италии и всего мира - Рим.

   -- Значит, из самой Галлии пожаловал? Как там?

   -- Нормально. Воюем потихоньку.

   Центурион вернул подорожную и кивнул.

   -- Всё в порядке, можно ехать. Коня оставишь в общественных конюшнях, слева от ворот. Въезд в город верхом разрешён только после десяти часов вечера. Если у тебя, конечно, нет на то особого дозволения сената. У тебя его нет?

   Эмилий подобрал поводья и выпрямился.

   -- Видел тут лектику в форме шатра?

   -- Видел, - усмехнулся центурион. - Не по себе дорогу мостишь, декурион. Маловат званием.

   -- Не твоё дело, - и прищёлкнул языком. - Но, пошёл...