–Это Сеновин,– прошептал мне Незамыслов, улыбаясь худруку и пожимая ему руку.

Сеновин Юрий Ксенофонтович, главный режиссер и художественный руководитель Драматического театра, лет шестидесяти или чуть больше, был среднего роста,

с седыми волосами, зачесанными назад, в очках, в сером застегнутом на все пуговицы костюме, белой сорочке и черном галстуке. Более четверти века он проработал в Драматическом театре, сначала работал актером, потом стал режиссером, закончив режиссерские курсы. Долгожданную должность худрука он получил лет пять назад,

чем был несказанно рад. Его отличала ярая приверженность к классике, он даже

слышать не хотел о чем-то современном, о какой-то современной пьесе современного автора. В силу этого Сеновин всегда отказывался от участия в разных театральных конкурсах в качестве члена жюри, читать и обсуждать какие-то новые пьесы

современных авторов, считая, что лучше Шекспира, Мольера, Островского, Чехова

никто ничего не напишет, а поэтому нечего тратить свое драгоценное время на всякую писанину разных графоманов. Не раз Сеновина упрекали многие режиссеры, театральные критики и коллеги за то, что он не хочет принимать участие в театральных конкурсах, читать современные пьесы, называя его за спиной ретроградом и ортодоксом, но

Сеновин был непреклонен в своем мнении. Доходило нередко до парадокса, когда он, рассказывая своим актерам на репетициях о творчестве многих русских драматургов, говорил о русском драматическом театре, как о театре современной пьесы. Одна

актриса Видняева не выдержала и осторожно спросила его, а почему же в нашем

театре нет современных пьес, почему наш современный российский театр и

современная российская пьеса расходятся, как в море корабли, и доколе наш

современный театр будет ставить лишь одну классику, перебиваясь одними переработками набивших оскомину сюжетов всем известных не одно десятилетие

пьес, ставя так называемые спектакли «по мотивам»?

Тогда Сеновин к удивлению всех актеров заорал, утверждая, что нечего мешать ему проводить репетицию, и если самая молодая в его Драматическом театре актриса (все актеры и актрисы театра были старше шестидесяти лет, и лишь одной Видняевой было всего пятьдесят восемь лет) задает подобные наивные вопросы, вообще не любит театр,

не любит Островского, Чехова, Сухово-Кобылина, Гоголя, ей не место в театре. Словом, Сеновин никак не ответил на каверзные вопросы Видняевой, не объяснил, почему российский театр не стремится показать насущные социальные, политические и экономические проблемы, которые волнуют наших современников, и почему наш современный российский театр стремительно бежит от жизни, реальности, злободневности, утрачивая высокое звание театра, как театра гражданского протеста,

желая лишь развлечь своего зрителя. Возможно, Видняева и промолчала бы, как

молчала и ранее многие годы на репетициях и разных собраниях театра, но Сеновин чересчур увлекся рассказом о пьесах давно умерших древнегреческих драматургов,

говоря об актуальности их творчества, злободневности, заставляя своих актеров углубиться в далекую древность, и одной Видняевой стал очевиден парадокс, когда худрук, известный всем своим нежеланием ставить на сцене современные пьесы российских драматургов, не признавая социальную их значимость, восторженно и

ярко рассказывал о пьесах давно минувших дней, об их гражданском пафосе.

Присев в кабинете Сеновина, Незамыслов сразу представил меня:

-Познакомьтесь, Юрий Ксенофонтович! Это хороший писатель, член Союза писателей России Сергей Соколов.

Юрий Ксенофонтович слегка кивнул мне, переводя недоумевающий взгляд на Незамыслова. Незамыслов, надо отдать ему должное, сразу понял, о чем подумал худрук, и поэтому упредил его, продолжая представлять меня:

–Сергей Константинович сейчас хочет написать книгу о творчестве Островского, его жизни. В связи с этим все возможные постановки спектаклей Островского тоже весьма интересны ему, как и биография этого известного русского драматурга.

Юрий Ксенофонтович при последних словах моего протеже милостиво улыбнулся

мне, потом припомнил, говоря Незамыслову:

–А мы, кажется, договаривались встретиться, чтобы обсудить вашу статью о театре в журнале «Амфитеатр».

–Да-да, помню,– кивнул Незамыслов.– это потом, если позволите. Я бы хотел,

чтобы вы переговорили с Соколовым.

Сеновин ничего не ответил Незамыслову, помолчал минуту, потом спросил

меня с интересом:

–А чем я могу помочь вам? Собственно, биография Островского известна всем,

о нем, кажется, писали многие. Да и о его пьесах тоже много написано.

Я кивнул, подтверждая слова худрука:

–Что верно, Юрий Ксенофонтович, то верно, но я хотел бы услышать ваш рассказ о спектаклях Островского в Драматическом театре.

–В нашем Драматическом театре?– спросил, словно не расслышал четно мои слова, Сеновин.

–Именно – в Драматическом театре.

–Что ж… . Извольте… Скажу вам, что шедевры Островского мы часто ставили в

нашем театральном храме, как я лично называю наш Драматический театр…– Сеновин

на минуту задумался, потом начал свой рассказ об Островском, его пьесах, о том, как

часто ставили Островского в Драматическом театре, а я сидел тихо и слушал,

незаметно разглядывая кабинет и думая, когда можно, наконец, приступить к

настоящей цели моего визита: познакомить Сеновина с моими пьесами.

Кабинет худрука был просторный, с окном на шумную улицу. Возле стены стоял широкий стол, за которым сидел Сеновин. Слева на стене висел портрет

Станиславского, которого чтил Сеновин и всегда стремился ему подражать.

–Ой, пропустите меня!.. Я работаю в театре почти полвека, пропустите!-

послышался скрипучий голос какой-то старухи за дверью.

Сеновин, услышав старческий голос, изменился в лице, улыбка сразу исчезла. Он заерзал на стуле, озабоченно глядя на свои наручные часы. Незамыслов заметил беспокойство худрука и сразу спросил его, приподнимаясь:

–Может, мы не вовремя? Вас кто-то ждет?

–Нет… нет…– махнул рукой Сеновин, вздыхая.– Видите ли, когда в коллективе есть опытные, но старые актеры, многое случается… Да!… У нас сейчас проблема-

отсутствие молодых актеров… Ищу их… А со старыми возникают проблемы и…

Договорить Сеновину не дали – дверь с шумом распахнулась и в кабинет вошла

актриса весьма преклонного возраста, крича:

–Нас не пускают в наш театральный храм!

Мне показалось, что ей лет примерно за семьдесят или около восьмидесяти. Вся

седая, чуть сгорбленная, с множеством морщин на бледном лице, она стояла возле

двери, воздев руки вверх почти по – театральному, будто декламируя что-то на сцене

и выражая огромное горе. Сеновин, увидев вошедшую актрису, поспешно поднялся, подошел к ней, спрашивая:

-Что случилось, Елизавета Семеновна?

–А вы не в курсе? Вы не знаете, что творит ваш Монин?

Сеновин усадил актрису возле себя, дал стакан воды.

–И что же творит мой Монин?

–Он не утвердил меня на роль Офелии!– плаксиво ответила Елизавета Семеновна,

доставая платок.

Я еле сдержался, чтобы не засмеяться. Незамыслов слегка улыбнулся, отворачивая

лицо от актрисы.

Сеновин выразительно глянул на нас, пожимая плечами, потом продолжил беседу

с актрисой:

–Ну, я с этим разберусь… Вы не переживайте.

–Как это не переживать? Я в театре более полувека, сколько сил я отдала этому театральному храму, а теперь…

–А теперь тоже все будет хорошо,– закончил за нее Сеновин, вставая, явно давая

ей понять, что следует уходить.

Елизавета Семеновна заметила нас, вытерла платком слезы на лице и спросила Сеновина:

–А это кто у вас?

–Это мои гости, Елизавета Семеновна: один из них театральный критик, часто

пишущий о нашем театре, а другой – писатель, который желает написать книгу об Островском.