– От такого положения дел, я теряю свою самооценку, и мне кажется, что я становлюсь всё ниже, меньше, – говорила я скорее себе, чем подруге.

– Ниже ты становится, потому, что скукожилась от холода. А меньше ты становишься от того, что ничего не ешь, – умеючи успокоила меня Ланка, – слушай, а чего мы голову ломаем? Я сейчас занята саморекламой. На постоянных клиентов у меня хватает времени, а на новых ну никак. Давай ко мне в напарники!

– С меня психолог… Ну ты хоть думай!

– Чего тут думать? У тебя высшее настоящее советское, а не перестроечное образование, ценить надо.

– Да я даже ваших терминов не знаю. Ты же знаешь, я больше слушатель, чем советчик. Помощницу нашла.

– Слушай, так это идея! Ещё лучше. Ты будешь просто слушать людей!

– Ты как это представляешь?

Ланка соскочила с дивана и завертелась по комнате, словно новая идея завертелась у неё в голове, как волчок на полу.

– Так. Ты слушай меня и всё получится. Ты будешь Слушательницей!

– Лана, остановись и опомнись.

– Я тебе как дипломированный психолог говорю. Иногда люди приходят к нам не за советом, а просто им надо выговориться. Понимаешь, несмотря на то, что они находятся в кругу близких им людей, бывает, что никто не хочет их выслушать. А ты понимаешь, как это важно для психического состояния человека? Евочка, я тебе поручаю ответственную часть моей работы. Всё, я вижу, ты согласна, завтра я сбегаю в типографию, закажу флаеры. В общем, рекламу я беру на себя. А ты завтра обустраиваешь

свой кабинет.

От безысходности своего положения я согласилась, подумав, что идея сумасшедшая, поэтому долго не просуществует. Ланкин кабинет находится на первом этаже маленькой хрущёвской двушки, где большую комнату занимает непосредственно её кабинет, а вторую крохотную комнатку, решено было обустроить под мою новую профессию слушательницы.

– Ты как всегда, решила, постановила. Всё это совершенно не серьёзно.

– Ты пока порассуждай о серьёзности нашего предприятия и об устройстве кабинета, а я сбегаю по делам. Работай, Евочка, работай мозгами.

Неугомонная Лана скрылась за дверью квартиры, а я, успокоившись, вспомнила несколько случаев, которым подруга стала свидетельницей.

Как-то летом мы с ней назначили встречу в одном скверике. Я медленно шла по дорожке сквера, когда шедший навстречу пожилой мужчина, остановил меня вопросом.

– Вы видели, новые вывески с названиями улиц повесили? Чем им помешали старые? А это денег больших стоит. Лучше бы нам пенсионерам отдали.

Не давая мне ответить, он стал высказывать своё мнение о тогдашней политике Лужкова, после чего плавно перешёл на дела своего сына. В общем, за те минуты, на которые опаздывала Ланка, я много чего узнала о жизни этого человека, не проронив ни единого слова а, только молча слушая и кивая слегка головой, тем самым давая понять, что я его внимательно слушаю и понимаю. Меня не удивило, что вот так просто произошёл такой односторонний разговор с незнакомым человеком, потому, что это был не единственный случай в моей жизни. Очень часто мне доводилось слушать откровения людей в поездах, в которых мне приходилось ездить. В магазинах. Например, укладывание покупок в сумку растягивалось иногда на неопределённое время, так как рядом производившая такие же действия женщина, вдруг начинала, после продуктовой темы, что-то вспоминать. Так, что такие свободные, опять-таки односторонние разговоры, меня не удивляли. А вот то, что люди после доброжелательных извинений за свою долгую откровенность и прощаний с добрыми пожеланиями в мой адрес изменялись к лучшему, меня всегда радовало. Я видела, как на глазах менялись их лица. Как выпрямлялась их осанка, блестели до этого потухшие глаза, лицо озаряла добрая улыбка.

Вспомнив всё это, я подумала, что может Лана права, и если рядом с кабинетом психолога был бы кабинет «Слушателя» то, несомненно, психологу пришлось бы долго отдыхать, пока его сосед выслушивал бы своих посетителей.

Я приняла решение. Мы обустроили кабинет, по моему усмотрению, решив, что кроме читального столика, двух кресел и комнатных цветов, никаких мебельных нагромождений больше не надо. Правда согласилась на симпатичную настольную лампу и электрочайник с двумя чашками.

Глава 2

Первые дни и недели осени прошли впустую. Несмотря на рекламу, расклеенные объявления и розданные мною у метро флаеры. Однажды, ближе к выходным, когда, я уже потеряла уверенность в том, что найдётся хотя бы один человек, согласный раскрыть свою душу молчаливому слушателю и сидела дома, подыскивая в газете «Из рук в руки» новых учеников, чьи родители хотели бы нанять домашнего репетитора по русскому языку и литературе, раздался телефонный звонок. Меня просили уточнить свою миссию и время приёма. Как ни странно, первым моим посетителем оказался мужчина. Признаться, я думала, мужчины будут стараться обходить такой кабинет стороной, но ошиблась. Будущая практика показала, что мужчинам, даже больше чем женщинам требуется возможность высказаться.

Мужчина оказался рабочим какого-то ещё действующего завода. Сварщик-ремонтник, так он озвучил свою профессию при записи по телефону, чем ещё больше вызвал моё удивление. Обычно люди рабочих профессий находят места для исповеданий ближе к винным магазинам или пивным ларькам. Но в кабинет, смущаясь, вошёл человек пенсионного возраста, скромно, но чисто одетый, без следа пристрастий к «зелёному змею» на лице. Поздоровавшись, он сел в удобное мягкое кресло и стал нервно теребить в руках матерчатое кепи. Это выдавало его сильное волнение. Я предложила ему постараться успокоиться и расслабиться, что у него почти получилось, после выпитой чашки чая.

– Я правильно понял из текста вашей рекламы, что вам можно всё рассказать, и никто ничего не узнает? – спросил он.

– Я надеюсь, в вашем рассказе ничего уголовно-наказуемого не будет?

– Что вы! Какое уголовно-наказуемое, – воскликнул он, но тут же осёкся и, поставив чашку на столик, посмотрел на меня уставшими глазами, – нет, конечно, но знаете, иногда так хочется, что-то сделать, чтобы она замолчала. Навсегда замолчала.

Я ничего не ответила, а только облокотилась в глубокое кресло, дав понять мужчине, что собираюсь его внимательно выслушать.

– Жизнь пролетела… Вот скоро на пенсию выйду и боюсь, что долго один на один со своей женой не выдержу. Помру. А знаете, жить-то хочется. И чем быстрее бегут года, тем дольше хочется жить. Но как подумаешь, что так, как сейчас будет продолжаться до бесконечности, так…

Скажете, пришёл вот дурак старый, почти полтинник с женой прожил, двоих детей вырастил, внуки уже большие, а он на жену пришёл жаловаться. Так я не жалуюсь. Боюсь завтрашнего дня. Оттягиваю, как могу выход на пенсию. Так целый день на работе, приду, туда-сюда, уже и спать пора. А вот в выходные, ну просто мука. Нет, вы не подумайте, я очень люблю свою Надюшу. Но когда она молчит, я её люблю ещё больше. Но понимаете, она, как вышла на пенсию, так с ней что-то произошло. Она и раньше не давала ни мне, ни детям слово своё вставить. Но работала и часть дня мы были врозь.

А сейчас… Знаете, как говорят? Есть два мнения: одно моё, второе только моё. Так и у неё выходит. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Только не пулями, а словами. Только и слышно: ты ничего не понимаешь, куда ты без меня, у тебя мозгов не было в молодости, а в старости тем более. Не выпей, не закури. Постоянно подозрения в измене. Не дай Бог, опоздать минут на пятнадцать, всё, конец света наступил. Я в выходные дни стараюсь к детям сбежать. Они, мне подыгрывая, находят причину: то починить что-то, то с внуками посидеть. А на буднях что мне делать на этой пенсии? Знаете, раньше пытался возразить ей, да лучше бы молчал как сейчас, терплю и молчу. А то ей слово, она десять, да таких, что у меня у мужика, уши вянут. Как начнёт! А ты помнишь, что я вынесла, терпела и тому подобное? Да я и не говорю, что я золото. Тоже по молодости всякое бывало. Но в основном наперекор после унижений, да оскорблений хотелось что–то сделать.