Осенью 1993 года коллега по работе предложила мне взять у нее щенка русской псовой борзой – девочку, которая пять дней благополучно пребывала на этом свете. На тот момент представителей данной породы я видела только в кинокартине Сергея Бондарчука «Война и мир» по одноименному роману великого Льва Толстого.
Незадолго до моей встречи с коллегой муж начал подумывать о заведении собаки. Он заинтересовал и меня. Сыну тогда было пять лет, и мы считали, что собака не только станет сердечной отдушиной для каждого члена семьи, но и окажет положительное воздействие на воспитание единственного ребенка.
И вот мы с сыном приехали забирать подарок. Нас провели в дальнюю комнату. Там, в углу, посреди белых пеленок, уложенных на полу, мы увидели сплошное черное пятно, из которого торчала головка одного из щенков. Он уставился на нас мутными, но серьезными глазами крохотного волчонка. Хозяйка удивленно воскликнула: «Ваша вас узнала!» Она выхватила за шкирку щенка и отдала мне в руки. В то же время пятно стало деформироваться и превратилось в семь борзых малышей. Мне всучили «Черную Ноченьку» – так впоследствии я часто звала свою первую борзую.
Детство я провела в общении с охотничьими собаками – курцхаарами (их еще называют «легавыми» и «легашами»), так как отец и дед были заядлыми охотниками на пернатых. Меня еще семимесячной малышкой нередко оставляли одну на улице под присмотром курцхаара по кличке Хэль, и тот никого не подпускал к детской коляске в радиусе двадцати метров. Он страшно рычал на прохожих, нарушавших определенную им на глаз границу, и не отлучался с поста до возвращения бабушки (матери отца) из магазина. Хоть бабушка и полагалась на Хэля в вопросе моей охраны, ее уму подобное поведение пса было непостижимо.
Дело в том, что Хель при любом подвернувшемся удобном случае не упускал ни единой возможности выскользнуть в открытую калитку забора и убежать к своей любимой подруге Мисс, которая была той же породы, что и он, и жила у друга отца через две улицы.
Он вызывал ее лаем, и друг отца выпускал легавую Мисс на свидание. Дом Мисс примыкал к каменной лестнице – достопримечательности города, – ведущей к морскому пляжу. Хель и Мисс отправлялись туда на променад.
Когда Хэль после подобных свиданий вбегал в наш двор, то каждый раз пузом ложился на землю и ползком подбирался к подбоченившейся бабушке. Его честные, широко открытые глаза источали раскаяние. Подобным манером он испрашивал прощения за побег, вызванный нахлынувшими чувствами. И всегда был прощаем.
Почему же склонный к непослушанию пес, оказавшись без присмотра на улице, не отходил от коляски с человеческим детенышем? Да потому что детеныш являлся членом его стаи (нашей семьи), которой пес был безраздельно предан.
С одиннадцати я лет участвовала в охоте на летающую дичь. Охоту эту по осени организовывала компания отца. Помимо отца, в компанию входило пятнадцать друзей его детства и столько же охотничьих собак. В таком составе мы выезжали по выходным дням с ночевкой в степь. Грузовая машина с открытыми бортами поутру доставляла нас в степные просторы. Днем вместе с охотниками я мерила шагами километры сухой травы и пахоты. Собаки впереди делали стойки. Из-под них выпархивала птица. Мы били ее в лет. Я стреляла довольно-таки метко из доверенной мне одностволки и имела личные трофеи. Думаю, хорошие способности к прицельной стрельбе я унаследовала от отца.
Уставшие от дневной ходьбы, к вечеру мы делали привал возле исполинского стога сена и варили кондер в привезенной с собой стальной трофейной немецкой бочке на десять ведер. «Кондером» охотники называли жидкую кашу, или густой суп – представляйте, как хотите – из дичи и пшеницы. Большой, искрящийся и жаркий костер согревал нас, оберегая от надвигавшегося ночного холода. На нем в кипящей воде сначала доводили до готовности добытых птиц и попутно подстреленных зайцев. Хорошо проваренные, коричневые с темно-желтым жирком тушки выкладывались в широкую металлическую чашу, в каких раньше колдовали над вареньем наши бабушки и прабабушки. Мясо остывало, заставляя людские и собачьи носы усиленно ловить в аппетитной истоме порхающие кулинарные ароматы. Тем временем полученный бульон засыпался предварительно замоченной в холодной воде – и потому разбухшей – пшеницей. Зерно томилось на небольшом огне прогоревшего костра, а мы – в ожидании неповторимо вкусного блюда.
Тягучим варевом наполняли вместительные алюминиевые миски – одинаковые для людей и собак. Первыми кондер, обильно приправленный измельченными кусочками дичи, с жадностью поглощали натруженные за день собаки. Охотники соблюдали незыблемое правило – от души накорми собак, чтобы подняться не могли (соответственно, чтоб не попрошайничали), а затем с чистым сердцем ешь сам. Мужчины доставали из-за пазух деревянные ложки. Те не обжигали губ и захватывали увесистые порции пшеницы, пропитанной сочным диким жиром. Мясо ели вприкуску. По полстакана водки каждый охотник (я – не в счет) выпивал один раз – перед обильной трапезой. Больше никто не пил. Все осознавали ответственность: ружья и собаки подчиняются трезвым. Разговоры во время еды не велись. Охотники тем самым отдавали дань природе и ее дарам.
Ничего более вкусного, чем тот кондер и та дичь, мне так и не удалось отведать за всю свою немалую жизнь. Я до сих пор убеждена, что лучшего не бывает.
Лишь насытившись и отставив пустые миски, облизав и спрятав ложки, мужчины расслаблялись на байках, анекдотах. Смеялись и даже хохотали потихоньку, скромно, чтобы не потревожить прелести ночной степной тишины поздней осени.
После пиршества мы лежали на душистом сене и глядели на яркие ноябрьские звезды, освещавшие исхоженные накануне поля. Ночью поля преображались в чудесные, сказочные поляны с движущимися призрачными тенями. Всеобщее созерцание далеких созвездий сопровождалось баснями и подлинными повествованиями о случаях на охоте, о собаках, ружьях, боеприпасах, охотничьей амуниции, детях, тещах, женах и женщинах вообще.
Это был бесценный опыт. Меня не стеснялись, и со стороны могло показаться, что меня не замечают. «Нонсенс, – скажете, – сплоченный мужской коллектив не потерпит на охоте девчонку». Однако терпел. Друзья уважали отца и шли навстречу – он видел во мне сына, о котором когда-то мечтал.
Когда охотники умолкали, отправляясь в путь сновидений, наступало наше с отцом время. Он в жизни много повидал и прочел. Знаниями любил делиться со мной. Однажды отец рассказал о породах охотничьих собак и упомянул о русской псовой борзой (в дальнейшем для краткости изложения я буду говорить о ней чаще как о «борзой», но должна заметить, что существует много пород борзых). Собаку эту он называл «царской», объясняя тем, что ее жаловали и держали цари. Выведена же она была для охотничьих утех русскими помещиками. Борзая – порода многовековая, редкостная, необыкновенно красивая, но и серьезная. Ею нужно постоянно заниматься: выгуливать на воле, чтобы могла бегать, и регулярно с ней охотиться. С данной точки зрения, в содержании и уходе она сложна. Собака эта уникальная: прекрасна во всем. Чрезвычайно умна, интеллигентна, но одновременно свободолюбива. Не выносит простого приказного обращения. Требует задушевного подхода. Обходится дорого. Одним словом, порода сия недосягаема для обычного смертного, как те ноябрьские звезды на охоте. Она – мечта!
Прошли годы. И вот, на исходе осени, я везла домой свою давнюю мечту. Она сонно сопела на моей груди. Пеленка, в которую бережно и предусмотрительно Натель закутала щенка, пахла младенцем. Родной запах мамы, братишек и сестричек хранила та пеленка. Когда мы уходили, мать щенка вдруг поставила передние лапы мне на плечи и дотронулась своим носом до моего. Ее продолжительный взгляд излучал мольбу сделать дитятко счастливым. Я пообещала борзой, что сберегу ее дитя, как свое собственное. Услышав эти слова и прочитав мои мысли, борзая мать успокоилась. Она опустилась на пол и лизнула меня в запястье. Никогда не забуду этого.
Мы добирались на автобусе, и Айна (так впоследствии была наречена наша первая борзая) почувствовала приближение к своему постоянному месту жительства. За одну остановку до дома она проснулась. Пробуждение сопровождалось копошением в пеленке, детским хныканьем и… горячей влагой, которая протекла сквозь свитер и юбку на мой живот. Щенок поместился у меня на груди под пальто, которое я застегнула на все пуговицы.
