Туман плыл над водной гладью, подобно тяжелому куполу. Море было удивительно спокойным, будто бы мирно спало вместе с деревушкой, что раскинулась у его берегов. От хребта Ир-Шаат виднелось лишь крепкое изножье. И даже дышать было трудно, — казалось, горло забивает ватой.

Чувство тревоги ворочалось в груди Тана, как прялка, что болезненно колет в самую душу. Каждое утро он ходил к морю. Бабка его — Нэна, старая шаманка, — всегда говорила, что Тан лучше закрома Царя Морского чует, оттого и отправляла его узнать, ждать ли улова рыбакам. Тан знал, что нет, но противиться ей не стал. Ему отчаянно хотелось побыть одному и разобраться в своих ощущениях.

Ладонь легко коснулась водной глади, пустив короткую рябь. Тан закрыл глаза, прислушиваясь к звукам притихшего моря. Пустые переливы воды не успокаивали: рыбы в бухте нет, и как Нэна скажет об этом рыбакам — он даже не представлял. Жители вновь будут злиться и злословить, гневить богов, и этот круг никогда не закончится. Порой Тану казалось, что их деревенька проклята. По заслугам, конечно. За злые языки, за ненависть к природе и то, что люди возомнили себя равными богам.

Но разве голодная смерть — хороший способ проучить людей?

От холода ломило тонкие пальцы. Тан открыл глаза и бросил взгляд на море, туман метнулся за ладонью, закручиваясь крохотным вихрем. Он улыбнулся коротко, вымученно, уже воочию представляя очередные проклятья, что градом польются в сторону Морского Царя с языков людей. Деревня за спиной потихонечку просыпалась.

Тан шел к их с Нэной лачуге, стараясь никому не попадаться на глаза лишний раз. Его внешность всегда выдавала принадлежность к шаманской крови: белесые, словно выцветшие волосы и бледно-голубые глаза, похожие на две льдины, что по зиме прибивает к берегу бухты. В деревне даже шептались, что он — выродок самого Уррега* и что ради шаманской силы принес в жертву своих родителей. Нэна всегда отмахивалась, говоря, что люди чураются всего, чего не понимают.

Люди ничего не понимают: ни поощрений богов, ни их наказаний.

На этот раз ему везло: никто не пристал раньше времени с расспросами. Он вошёл в лачугу и шумно опустился на старый тюк с тряпками. Весь потолок их обиталища был увешан пучками горных трав, сушёной рыбой и всяческими оберегами, коих Нэна плела несказанно много. И на продажу, и по мелочи: на похороны какие, в гроб с собой покойнику положить; или на рождение ребенка, чтобы уберечь хрупкую жизнь от злобных сущностей и сглаза. Ветхие книги шаманства, разбросанные по столу, чернильница, перо, да куча свеч, что Нэна старательно варила в ночи полнолуний.

Ей был необходим инструмент, чтобы слышать духов, Тан же справлялся без него.

— Хмурый ты какой-то, Тан, — послышался из-за угла скрипучий голос Нэны, что норовил заглушить стук неугомонной ступки. — Нешто Царь Морской опять наказанье ниспослал?

Тан шумно вздохнул.

— Не видать рыбакам улова сегодня, бабушка.

Ступка замолкла. Нэна шаркнула по дощатому полу старыми как мир деревянными калошами и показалась в поле зрения Тана. Тяжелый вдох отдался в ушах тихим присвистом. Тан болезненно скривился. Знал он, что ей осталось недолго: отсутствие нормальной пищи убивает даже шаманов, что с духами и богами на короткой ноге. Длинные седые плети волос, лишь изредка расцвеченные намертво вплетенными в них лентами, покорно прятали от глаз сгорбленную спину Нэны.

Сколько же людских грехов ты несешь на своей спине, бабушка?

— Эдак деревня зиму не переживет, — печально призадумалась она. Вновь шаркнув ногами, подошла ближе. Уселась грузно на соседний тюк, что частенько заменял ей кресло. — Люди умрут с голоду.

— Я знаю, — выдавил практически шепотом, подался вперед, опершись локтями о колени. — Может, стоит воззвать к духам?

Но Нэна лишь качнула головой.

— Ты ведь знаешь, покуда люди не перестанут богов клясть — мы бессильны. Разве что жертву принести, да нечем же, Тан, — испещренная морщинами рука протянулась к его плечу. Узловатые пальцы огладили кожу через рубаху, и на миг ему показалось, что стало легче. Но чувство растаяло быстро, как утренний туман, стоило громкому стуку донестись до ушей.

За дверью слышался гвалт мужских голосов. Тан опешил, прижавшись лбом к косяку. Как сказать им, что их дети и жены вновь останутся голодными? Как объяснить зверскую волю богов?

Как донести, что они виноваты в своих бедах сами?

— Открывай, старая ведьма! — сипло гаркнул Гарат, заставив Тана сжать зубы от злости. Что бы делали ваши жены без этой старой ведьмы? Половина умерла бы при родах. Но он молчал, лишь резковато отворив дверь. Завидев его на пороге — белесого и пугающего, облаченного при этом, как и всегда, в черное, — мужчины чуть отшатнулись назад. Тан холодно усмехнулся: предсказуемо.

— Ты это, — голос Гарата стал куда опасливее, — бабку свою спроси, есть смысл в бухту-то выходить? Али боги опять чем недовольны?

— Нет, — отрезал он, упрямо глядя старейшине Гарату в черные, словно омуты, глаза. — Вы слишком часто их проклинаете и нарушаете запреты, оттого Морской Царь и увел отсюда рыбу.

Мужики подобрались, явно возмущенные дерзостью Тана. Но он устал опасаться и подбирать слова. Какой смысл, если всё, что ему дорого, единственный родной человек, умирает от хворей, вызванных голодом?

— Уж глубокая осень, — вновь уколол он. — Не пора ли о запасах заботиться? У каждого во дворе лишь свиньи да куры, да дай бог по одной корове. Рыбы всё нет, на грибах да ягодах зиму не протянуть, а урожай и без того выдался скудным. Не пора ли смирить гордыню?

Гарат недобро сверкнул глазами, вплотную подойдя к Тану. Приземистый и коренастый — против тощего и довольно высокого.

— Не забывайся, выродок Уррегский, не то я поправлю твою гордыню. Твоё с бабкой дело — богов умасливать, да только толку с вас, что с сельди молока! Иди и воздай Царю почести, ты ведь шаман.

— Нет толку от почестей, — оскалился Тан, — пока вы богов за глаза проклинаете, тогда как виноваты сами. Вас просили не убивать Ищеек Царевых — дельфинов. Безвредны они для человека и в пищу непригодны, а вы что? Вся бухта кровью была полна вместо воды.

— Они жрали нашу рыбу! — воскликнул один из мужиков, что стоял поодаль, и Тан лишь ухмыльнулся.

— Теперь у нас и этой рыбы нет. И вина в том не моя и не бабки Нэны. Твоя, — кивнул он на старейшину. — Ты нарушил запрет, теперь не видать деревне еды до самой весны.

За спиной послышалось шарканье. Хриплый кашель Нэны отвлек Тана, и он обернулся, не ожидая, что Гарат решится ударить. Рука так и замерла на взмахе, не успев обрушиться с силой: слух наводнило беспокойное кудахтанье. Во дворе через дорогу завизжали женщины, полетели в стороны перья и пух.

Гарат развернулся немедля, Тан шагнул за ним, почуял крепкую хватку Нэны на запястье.

— Не ходи, Тан, неладное я чую. Прошу тебя.

Он кивнул. Сам ощущал, как в душе заворочалось неприятное чувство, будто страх затаился и разбух, до ломоты распирая рёбра. Мужики вернулись быстро, неся за холку лисицу, что огрызалась и скалилась, без возможности вырваться.

— Пустите её! — взмолилась Нэна. — Вы же знаете, нельзя нам лисиц трогать! Богиня их, Владычица Лесов, нашлет мор или ненастье какое!

— Она задушила двух кур! — прокатился по толпе возмущенный ропот. — Гарат, если позволять им лазить в курятники, то мы и вовсе погибнем с голода!

Глаза старейшины блеснули, подобно холодной клинковой стали. Даже взгляд Тана в упор не образумил — распалил хлеще. Гарат вынул кинжал из потрепанных ножен не глядя.

— Она нас не простит… — залепетала за спиной Тана шаманка.

— Иди к своему лисьему дьяволу, старуха, я не могу позволить её шавкам забрать последнее пропитание у людей!

Отсвет кинжала, словно росчерк, полоснул по рыжему меху. Тан зажмурился, ощутил, как пульс колотит в такт предсмертному вою животного.

Люди отрезают себе пути к выживанию по частям.

— Так будет с каждой дикой тварью, что посмеет поставить под угрозу выживание моей деревни, — отрезал Гарат, бросив на Тана многозначительный взгляд. — Будь осторожнее в своих проповедях. На вот, — бросил он под ноги тушку убитого зверя и издевательски улыбнулся, — передай этой своей богине.