Разделавшись с трапезой, они отправились на пляж. Первоначально Калев лелеял странную идею пару часиков в день уделять работе, но Диана довольно легко его отговорила, в конце концов, даже писатель имеет право на отдых, пусть и все кругом считают его бездельником, который продирает глаза, когда вздумает, читает за завтраком газету и выходит на прогулку в два часа дня, когда все порядочные люди вкалывают. Да. Добросовестно торгуя воздухом или производя все новые и новые бумаги. Правда, они не учитывают, что писатели работают и днем, и вечером, и в уик-энд и даже без отпуска, все это неважно, в любом случае человек, который не отбывает трудовую повинность от звонка до звонка, пусть даже ничего при этом не делая, трутень, лодырь и, разумеется, счастливчик.

Словом, день прошел, как обычно. Пляж, возвращение домой, ибо, где бы мы не остановились, через час мы начинаем считать это временное пристанище домом, очередная пара чашек кофе с пирожными, поскольку от греческих кондитерских изделий может отказаться только человек, которому удалили вкусовые рецепторы, опять пляж, обед и, наконец, прогулка в святая святых Родоса, Старый город, изумительное творение иоаннитов, несмотря на все усилия десятков поколений, сохранившееся в относительно целом виде до наших дней. Прогулка эта, надо сказать, носила ежевечерний характер, и супруги Кару отнюдь не были исключением, почти весь курортный люд мерял шагами старинные улочки, сидел за столиками в бесчисленных ресторанчиках на открытом (а также закрытом) воздухе и, конечно, шатался по магазинам, часто прицениваясь и редко покупая, посещая десятки раз одни и те же лавочки, набитые, в основном, сувенирами, и снова и снова сворачивая в те же переулки и тупички.

– Гляди-ка, – шепнула Диана мужу, когда они в очередной раз проходили мимо фонтана на площади, заставленной по краям столиками сразу четырех или пяти ресторанов, – наш одноликий Янус.

– С дамой, – добавил Калев, и супруги многозначительно переглянулись, поскольку видели хмурого соседа в компании женщины впервые, да и вообще в первый раз встречали его вне Дома, как, собственно, и прочих постояльцев творческо-курортного заведения, что, если подумать, странно, ведь Старый город был, в сущности, крошечным, а посещать его, казалось должны были все, что еще тут, в конце концов, делать по вечерам, не работать же, в самом деле.

Женщина, с которой сидел за крайним столиком Янус, была блондинкой, подозрительно напоминавшей уроженку Таллина или соседнего с ним города, возможно, таковой она и была, и даже не возможно, а точно, в чем супруги убедились, пройдя в непосредственной близости от парочки, за спиной Януса, который, правда, помалкивал, но зато его подружка щебетала вовсю, изливая поток эстонских слов.

– Стоило ехать на Родос, чтобы проводить время с жительницей города Таллина, – уронил Калев иронически.

– Но ты же проводишь время с жительницей города Таллина, – возразила Диана.

– Это другое дело, – сказал Калев.

– Почему же другое?

– А потому что, если бы я возымел желание отдыхать одному и оставил тебя в Таллине, мне никогда не пришло бы в голову заводить тут шашни с эстонками.

– А он оставил в Таллине жену?

– Конечно.

– Понятно. – Диана подумала и заметила: – Возможно, он не знает ни одного языка, кроме эстонского.

– Он говорит по-английски, – возразил Калев.

– Но недостаточно хорошо, чтобы охмурять девушек.

– Вот еще! Девушек можно охмурять, даже владея единственно языком глухонемых.

– Вообще-то, – заметила Диана, – совсем непохоже, чтобы он ее охмурял. Скорее это она его охмуряет.

– Ладно, хватит подглядывать, – сказал Калев и потащил ее в первый попавшийся переулок.

Выйдя через внушительные, обрамленные двумя точь-в-точь напоминавшими монументальные шахматные ладьи башнями ворота на пристань, у которой толпились бесчисленные лодки, парусные и без, они обошли Старый город кругом и вернулись в свое скромное обиталище по малоприятной дороге, частично лишенной тротуара, почему местами приходилось идти гуськом и жаться к стенам. Добравшись до дому, Диана уже начисто забыла про Януса, оказавшегося-таки двуликим, учитывая оставленную в Таллине жену, не поминала о вечерней встрече наутро и вполне вероятно, не вспомнила бы о ней никогда, не случись того, что случилось.

В то утро Калев с Дианой встали пораньше, а может, чешка припозднилась, неважно, так или иначе, они уже допивали вторую кружку кофе, когда та прошуршала по коридору в кухню, она носила, к вящему удивлению Дианы, разгуливавшей в шортах, длинную юбку, подол которой волочился по полу, словно шлейф дамы из давно прошедших времен. Возможно, она каждый день, а скорее, каждый вечер эту юбку, по всем приметам единственную, стирала или пылесосила, в противном случае, та уже весила б тонну, как-никак ею подмели целый Родос… Пока увеселительница или воспитательница самых маленьких готовила свою кашу, концентрированное молоко для которой разводила кипятком, как подсмотрела Диана, супруги дожевывали последние бутерброды, а когда чешка, прижимая посудину с драгоценным варевом к груди, поздоровалась, прошествовала к двери в противоположной стене столовой и вышла во двор, Диана уже складывала в мешок сыр и колбасу, дабы унести их к себе в комнату и положить в холодильник. Покончив с этим, она собрала грязную посуду, но, к счастью, взять ее в руки не успела, а то тарелки и чашки разлетелись бы после неизбежной встречи с керамическими плитками пола на мелкие осколки, ибо снаружи донесся крик. Не просто крик, а пронзительный, жуткий, душераздирающий вопль. Калев вскочил и кинулся к двери, а Диана вцепилась было в столешницу, чтобы унять дрожь в руках, но любопытство пересилило, и она двинулась вслед за мужем.

Чешка, к ее несказанному облегчению, оказалась жива и даже, на первый взгляд, цела, возможно, впрочем, ненадолго, поскольку, сбегая по лестнице, на каждом шагу цеплялась юбкой за перила. Неровен час, свалится и переломает на каменных ступеньках все кости, подумала Диана, но, увидев их, чешка, кажется, чуть успокоилась, визжать, во всяком случае, перестала и даже остановилась, немного не дойдя до конца лестницы.

– Там, – пролепетала она, тыча пальцем в сторону дома. – Там, сзади…

Построенное на уступе здание к верхней части обрыва не прилегало, между его задней стеной и не совсем, но почти отвесной скалистой поверхностью оставался зазор шириной метра в два. И в этом зазоре, прямо под стеной за которой находилась столовая, где они только что ели… от этой мысли Диану слегка затошнило… ничком, с неестественно выгнутой правой рукой и вывернутой шеей лежала женщина в грязных белых брюках и длинными светлыми волосами, разметавшимися по спине, едва прикрытой кирпичных тонов маечкой на бретельках, и по сухой почве вокруг.

Калев осторожно подошел, наклонился и притронулся к этой полуголой спине, сразу выпрямился и вернулся к Диане, из-за плеча которой испуганно выглядывала чешка.

– Мертва? – спросила Диана дрогнувшим голосом.

– Совсем холодная, – буркнул Калев.

Постояв минуту, он вдруг вернулся к трупу, снова наклонился и откинул волосы в сторону. Показалось лицо в профиль, голова была повернута набок. Диана ахнула. Не случайно этот специфический кирпичный цвет что-то ей смутно напомнил. Та самая женщина! Конечно, конечно! Она вспомнила, как та заливисто смеялась, чуть закидывая голову назад, извергала поток слов, кокетливо заглядывая в глаза молчаливому Янусу, и ей чуть не стало дурно.

– Пойду поищу экономку, – вздохнул Калев.

Когда Калев открыл дверь в комнату, Диана лежала на кровати в ярком бикини, в номере она ходила обычно в купальнике, так и сейчас, хотя ей вовсе не было жарко, скорее даже наоборот.

– Ну вот, – проворчал Калев, – отдохнули.

– Что случилось?

– Попросили не покидать территорию до специального оповещения.

– Уже приехали? – спросила Диана.

– Да.