Зоя исповедовалась, а получалось так, что рассказывала в основном о своей жизни. Небольшого росточка и чрезвычайно гибкая девочка с детства участвовала в спортивных праздниках. Модные в те времена пирамиды, выстраиваемые на сцене их клуба из живых людей, могли легко видоизменяться в зависимости от характера праздников. Это были и летящие в небе самолеты с работающими пропеллерами, и первые тракторы, собирающие урожай. Зоя, как самая легкая, почти всегда была на верхушке этих «живых» пирамид.

И вот однажды, как манна небесная, в отстроенный поселковый клуб приехала труппа цирка на сцене. Их приезда ждали, как праздника. Да вот беда, в дороге заболела одна из артисток, и несколько номеров были под угрозой срыва… Тогда-то и вспомнили о Зое, которая легко вошла в программу, словно бы всю жизнь только этим и занималась.

А уже после триумфа сам директор цирка Маргомакс расписывал отцу Зои перспективы, которые могут ждать деревенскую девочку в большом городе, да еще и с ее способностями. И уговорил-таки…

Это терпение и кротость юной артистки цирка, как и ее способности заранее предвидеть ход развития того или иного события, уже позже стали причиной ее собственной беды. Однажды Зоя попыталась выручить хозяина цирка, запутавшегося в карточных долгах, и ее забрали как часть того самого долга люди вора в законе по кличке Примус. И пятнадцатилетняя девочка оказалась в одном доме с профессиональными ворами и насильниками. Что уж она тогда испытала, мы пересказывать не станем, но одно запомнила на всю жизнь, как некий «черный монах» спас ее из рук ненавистных ей людей…

Вот этот-то монах и заполнил с той поры ее любящее сердце. Точнее сказать, ее половинку, так как вторую, и главную, она с самого детства отдала Богу.

Слушая ее исповедь, владыка Георгий понял, что все эти годы девочка любила именно его. И возможно, что в какой-то момент от отчаяния перегорела в ней незримая ниточка, связывающая ее с Престолом Господним. Или же в какой-то сиюминутный предательский миг она не поверила в то, что Творец искренне желает ей счастья, а от нее самой требовалось тогда всего лишь еще одно усилие.

Только Зоя решила сама смирить себя тяжелым обетом и надломилась, когда в молитвенном усердии попыталась, равно как мать, молиться за весь мир, взваливая на свои хрупкие плечи чужие и часто неподъемные грехи…

Но и в этом ее усердии Господь не оставлял бы свое любимое чадо и дал бы ей необходимые для этого силы, если бы…

…Если бы, вставая каждый раз на молитву, Зоя не начинала свои прошения пред Творцом именно с этого неизвестного, но полюбившегося ей монаха.

Но даже и это не самое страшное. Искренняя молитва еще никому не навредила.

Возможно, размышлял уже сам Георгий, во время своих молитв, всего лишь на краткий миг, она в изнеможении души и тела попускала набегающим волнам страстей увлекать воспоминаниями их встречи.

– Господи, прости меня, грешную…

Она повторяла эти сладкие слова и плакала, но уже от радости. После искреннего раскаяния тяжесть утаиваемого ею все эти годы греховного помысла куда-то отступила. Лицо засветилось радостью, на щеках выступил румянец от обретения свободы. Той свободы, что называется христианской любовью…

И лик Зои буквально преображался у него на глазах. Монах вновь увидел перед собой ту пятнадцатилетнюю девочку из сибирского цирка.

Георгий с нежностью глядел на улыбающуюся Зою, что, подобно весеннему подснежнику, высвободилась наконец-то из-под мертвой корки льда и распустилась, наполняя все вокруг звоном своих белоснежных цветков-колокольчиков и удивительным благоуханием. И в слезах искренней радости истекала небесной росой умиления, потому что поняла вдруг простую истину – ее молитвы услышаны, и она снова видит перед собой того, которого так нежно и чисто любила всю свою короткую, но яркую жизнь.

– Прости меня, отче, Христа ради! – тихо сказала она.

– Бог простит! Прости и ты меня… – ответил Георгий и улыбнулся ей уже как нежный и любящий брат, что после долгих лет разлуки неожиданно обрел свою родную и любимую сестру.

Вот она, оказывается, какая – Нечаянная Радость!

Он успел дать отпущение ее грехов и причастил Святыми Дарами, когда вдруг нещадно стали барабанить в дверь.

Степан пошел открывать.

Монах, убирая молитвослов, в какой-то момент почувствовал, что поторопился.

И вновь, склонившись над Зоей, понял, что воспарившая и прощенная Самим Господом ее счастливая душа уже устремилась к Творцу…

И еще какое-то время прибывшие милицейские чины не смели войти в комнату, где звучали молитвы на исход ее души из тела…

Покидая дом начальника станции и возвращаясь в поезд, архиепископ Георгий понимал, что пронесет и далее через всю свою жизнь память об этом неземном человеке. И пока будет биться его любящее сердце, он постарается не забывать и молиться об упокоении этой удивительной души.

Задержанный поезд покинул полустанок уже на рассвете. Все, кроме машиниста, в ту ночь крепко спали и не заметили, как после сцепки поезд стал быстро набирать скорость…

Так быстро, что еще минута, и он сам уже вознесся в небеса.

Степана арестовали, и на похоронах сестры его не было. Весь обряд погребения взяли на себя женщины как знак благодарности и Зое, и ее матери, память о которой еще хранили их сердца.

Он почти неделю просидел в КПЗ, пока его не привезли к прокурору района. И вот почему. Следствие так и не смогло вразумительно доказать его вину. Ни одной жалобы от кого-либо из пассажиров не поступило. Но даже не это удивило и заставило задуматься начальство разной значимости, как на местах, так и в самой Москве. Хотите – верьте, а хотите – нет, но ни один из задержанных в тот день Степаном поездов не только не опоздал, а все прибыли в Москву согласно расписанию. Как будто бы и не было той задержки в пути.

А потому районный прокурор, сам бывший фронтовик, не понимал, за какие такие грехи Степана надо было арестовывать, да еще и сажать в камеру на несколько дней.

Кто-то попытался было напомнить о том, что наряд милиции и пожарные машины были отправлены в ночи на вверенный ему полустанок. Но когда стали выяснять, кем и на каком основании были даны эти указания, то никто не смог толком этого вспомнить и вразумительно объяснить.

Этакое мимолетное завихрение в мозгах. А может быть, что-то неопознанное в тот день просто пролетало рядом… Или же это чье-то нездоровое служебное рвение, но не более того.

И Степан на девятый день поминовения по Зое вернулся в родной дом, где уже были накрыты столы и ждали родные и любимые им с детства люди, жившие с ним по соседству и обладающие удивительной способностью объединяться в минуты опасности или большой беды и жертвовать уже своими жизнями «за други своя»…

А мы с вами, мои дорогие читатели, снова вернемся на берег Франции, ибо та исповедь Зои была тесно переплетена с существенной частью судьбы и самого монаха-схимника, который в ту ночь практически не сомкнул глаз.

Волна воспоминаний, как это бывает, нахлынула внезапно, вновь окунула его с головой в океан памяти, и он медленно погрузился уже во времена собственной юности.

Это был май 1941 года. Москва, комната в общежитии циркового училища, где жили два клоуна – Максим и Ростислав. Оба иногородние. Оба молодые, красивые и талантливые. Вот только Максим был белым клоуном, а Ростислав – рыжим. Максим на манеже созидал, а Ростик, как правило, рушил, чем и приводил зрителей в неуемный смех.

И еще была одна девушка, что летала, как ангел, под самым куполом цирка, по имени Нелли. Тоже молодая, красивая и сильная. Максим и Ростислав были безумно влюблены в эту воздушную гимнастку.

Почти каждую ночь в тонком сне Максим поднимался по лесенке на небо и собирал там для любимой девушки сияющие звезды. А она, на трапеции летая вокруг него, весело и звонко смеялась…

Вот он подает ей свою руку и увлекает за собой в небо. Так высоко, что земля уже казалась им крохотным разноцветным шариком в ореоле сияния венчика из ночных звезд.