Одиночество и неприкаянность неприятные чувства, в особенности когда ты всего лишь маленькая девочка. Чужие люди, недобрые взгляды, незаслуженные замечания… Не удивительно, что ей все время хотелось остаться одной, спрятаться ото всех, стать невидимой, но укромных мест в огромном особняке на Липовой аллее было не так уж много. И кроме того, долго оставаться незамеченной в любом из них – например, в кладовке рядом с кухней или на верхнем пролете черной лестницы – было невозможно. Кто-нибудь туда непременно зайдет. Но однажды – ей тогда было уже чуть больше десяти, – желая убраться подальше от посторонних взглядов, Герда поднялась на самый верх черной лестницы, на небольшую площадку, находившуюся выше потолков третьего этажа. И вот, сидя там наверху, она вдруг сообразила, что рядом с ней, за кирпичной стеной и закрытой на замок прочной дверью находится неисследованный ею и редко посещаемый взрослыми мир чердака.
Проникнуть в этот таинственный мир оказалось совсем непросто, но Герда с этим справилась. Она нашла другой ход в помещение под высокой, крытой сланцевыми плитками крышей – крошечный люк в потолке чулана, в котором служанки держали метлы, ведра, тряпки и прочие нужные для уборки дома вещи. В обычное время этот закуток никто не посещал, а забраться под потолок можно было, используя хранившуюся тут же лестницу-стремянку. Так Герда попала на чердак и обнаружила, что он доверху забит всякими ненужными, но крайне интересными вещами, среди которых легко было спрятаться. Здесь, под мощными подстропильными балками было тихо и по-своему уютно, и брошенная девочка создала себе среди брошенных вещей замечательное убежище. Уютную норку, в которой можно было переждать собравшуюся в доме грозу, вволю поплакать или попросту ото всех спрятаться. Но прошло еще несколько лет, прежде чем она сообразила, что вещи, составленные у самой дальней стены, разительно отличаются от всех прочих собранных на чердаке сокровищ. Эти предметы мебели оказались совершенно новыми. Как и все на чердаке, их покрывал слой пыли, но даже пыль забвения не могла скрыть их красоты и изящества.
Комод, две шелковые ширмы, несколько сундуков, секретер, обитое дорогой тканью канапе и резной трельяж. Все совершенно новое и элегантное, насколько Герда могла рассмотреть в неверном свете свечи, и наверняка очень дорогое. Но и это еще не все. Кто-то – скорее всего, ее собственный отец – отправил на чердак всю эту мебель, даже не потрудившись освободить ее от содержимого. В сундуках и комоде, сваленные как попало, лежали великолепные платья и плащи, изысканное нижнее белье, перчатки и шали, разнообразная обувь… Ящики секретера были полны старыми бумагами, письмами и всякими любопытными вещицами: перьями, лентами, палочками цветного сургуча, стопками красиво изукрашенных конвертов и листами хорошей писчей бумаги, безделушками и другим мелким «хламом». В одном из отделений секретера лежал, например, очень красивый и наверняка недешевый, отделанный перламутром и серебром театральный бинокль с лорнетной ручкой.
Как ни странно, среди этих брошенных как попало вещей нашлись даже деньги. В разных местах – в многочисленных шифлодах, ящиках и ящичках – отыскалось не меньше дюжины золотых монет: три имперские марки, четыре двойных флорина и еще несколько гульденов и дукатов. А серебра оказалось и того больше. Герда таких денег в руках никогда не держала. Ей на праздники давали иногда пару мелких серебрушек и все, а тут на нее сразу упало с неба целое состояние. Во всяком случае, для девочки-подростка это были очень большие деньги. А еще, перебирая и складывая брошенные без всякого уважения вещи, Герда нашла несколько брошей, правда не золотых, – кроме одного роскошного аграфа[7] с сапфиром, – а серебряных, но хорошей работы и с изумительными камнями, и несколько пар золотых и серебряных сережек. Все оставлено кое-как, где попало, без футляров и не в шкатулках для украшений.
То, что все это принадлежало когда-то ее матери, Герда поняла, едва ознакомившись с некоторыми из документов, хранившихся в ящичках секретера. Единственное, чего она действительно не могла понять, это того, почему все эти вещи оказались «сосланными» в дальний угол чердака. Впрочем, ее занимал и другой не менее любопытный вопрос: каким образом сохранились нетронутыми сшитые из дорогих тканей платья, батистовое белье, лайковые перчатки или сапожки из тончайшей замши. Создавалось впечатление, что ни моль, ни другие насекомые или мыши вещей, принадлежащих ее матери, не трогали. Пыль лежала только на внешних поверхностях мебели, – да и то, на удивление, тонким слоем, – но внутри сундуков не было ни плесени, ни затхлости. Сохранились даже запахи духов и цветочной воды.
Сначала найденные ею вещи интересовали Герду сами по себе. Она могла часами рассматривать потрясающе красивые платья при ярком дневном свете, льющемся через одно из трех слуховых окон. Перебирать белье и безделушки, копаться в старых бумагах, письмах и открытках. Но время шло, она росла, и однажды Герда захотела примерить платья на себя и по-настоящему разобраться в бумагах матери. Но коли так, одежду надо было привести в порядок, а содержимое секретера исследовать и рассортировать.
Болтаясь без дела по дому – ведь она, в отличие от сводных сестер, ничему толком не училась, не ходила в гости и не принимала гостей, не музицировала, не рисовала и не вышивала на пяльцах, – Герда научилась многим полезным вещам. И ей не составило труда аккуратно выстирать белье, почистить и проветрить платья, смазать жиром и начистить кожаную обувь, расправить и отутюжить помявшиеся поля шляп, заштопать прорехи, зашить разошедшиеся швы. Все это было ужасно интересно, увлекательно и гораздо лучше, чем игра в куклы. И все это можно было делать прямо на чердаке, – там нашелся даже старый утюг, не говоря уже об иголках и цветных нитках, – поэтому Герде не понадобилось выносить свои сокровища на свет, и, значит, никто о них не узнал.
Гораздо сложнее оказалось передвинуть к свету довольно тяжелый, красного дерева трельяж, но и с этим она в конце концов справилась. Так что вскоре примерка материнского белья, ее туфель, платьев, шляп и плащей превратилась в самое увлекательное занятие, какое Герда знала в жизни. Тем более что, надевая то или иное платье, она могла представлять себя кем-то другим и грезить наяву, сочиняя истории невероятных приключений всех этих знатных дам, появлявшихся вдруг в глубине высоких зеркал.
Не менее интересным делом оказалась и разборка бумаг. Читать и писать ее научил по доброте душевной домашний библиотекарь мэтр Бергт. Он же тайком приносил ей из отцовской библиотеки интересные книги, не слишком заботясь при этом, подходит ли это чтение Герде по возрасту и полу. Однако многие письма и документы были написаны не по-эринорски, а на горанде – языке Великого герцогства Горанд, а то и вовсе на латыни. Но так уж вышло, что вскоре – ну, буквально через несколько лет – Герда овладела и этими языками. На горанде ее научил говорить и читать старик Эггер, который и сам был родом из тех мест. Он же обучил ее латыни, без которой невозможно было читать книги по музыке и разбирать нотные записи.
Вообще, жизнь любопытно устроена. Любое событие порождает другое, и чаще всего не одно, а целую цепь. И чем громче крик, тем дольше звучит эхо. Герда это знала и могла привести множество примеров из собственной короткой пока жизни. Когда она нашла вещи матери, это было просто интересно. Но одно за другим, и вскоре она уже начала примерять на себя доставшиеся ей в наследство платья. Судя по всему, ростом она пошла в мать, но у той бедра были шире и грудь полнее. На самом деле, грудь у Герды была совсем маленькая, но вскоре она сообразила, что эту проблему легко решить. В ящиках комода нашлось необычное белье, которое внешне напоминало корсет, но предназначалось не для формирования фигуры, а для поддержки груди. У тех, разумеется, у кого есть, что поддерживать. Но для тех, у кого поддерживать пока нечего, это белье – модистка мачехи сказала, что оно называется бюстье, – оказалось тоже небесполезно. В жесткие чашечки, которые и должны были, по идее, удерживать грудь, можно было что-нибудь положить. Герда вложила туда хлопковую вату. Получилось здорово, но ненадежно и несимметрично. Поэтому она сшила из батиста два мешочка одинакового размера, плотно набила их ватой и уже эти подушечки вложила в бюстье. И вот оно чудо: платье, сшитое на куда более крупную женщину, село на нее как влитое. Правда, перед этим Герда ушила его в бедрах, и вот тогда все стало действительно таким, как надо.
