Достав инструменты из сундука, Ангамайтэ снял с внутренней стороны щита кожаные накладки и рукоять, уложил на подкладку из мятой кожи и принялся аккуратно выстукивать руками и молоточком, проверяя, нет ли трещины. Он выстукивал и выстукивал, делая это все реже и подолгу вслушиваясь в отзвуки.

Трещины, видимо, не было…

— Слушай, как интересно звучит! — Заявила из-за его спины Ольвен, и кузнец вздрогнул.

— Я думал, ты картами занялась, — ответил он, замявшись.

— Какими картами, когда ты тут так славно звенишь! — непоседа подошла к столу и сама начала выстукивать пальцами по щиту. Звук, правда, выходил очень тихим, потому что пальцы у Ольвен были как те еще веточки тонкие, не то что ручищи Ангамайтэ, которыми медведя можно было задушить. Что он как-то раз во льдах и сделал.

— Очень-очень любопытно, — повторила она, похожая в этот момент на лекаря, пробующего новое зелье или вскрывающего труп орка. Второе было только наверное, все же сам Ангамайтэ этого не видел. Но представил очень хорошо. Старшую лекарку Маурвен он знал отлично — ковал и затачивал ей ножи, помимо тех, что делал Стрела, Маурвен чистила и зашивала его раны не раз после сражений… Знал и побаивался, как многие. Плевать хотела Маурвен на представление о том, что лекарь должен любить живое и что ему по возможности не следует убивать живых существа — она хотела знать, как что устроено, и бестрепетно шла за этим знанием в том числе в глубины тел разных существ. Нет, в бой она не рвалась. Это бой однажды ворвался к ней — орки и какие-то звери группой обошли воинство и напали на лагерь раненых. Маурвен скомандовала встречную атаку, схватила чей-то меч, за оружие взялись все, у кого действовали руки — и выпотрошенных тогда лекаркой нападавших видели многие.

А ведь после того боя, наверное, и вскрывали. Раз уж цели исследования сами явились…

— Так. Выкладывай, чего смущаешься, — потребовала сестра, и Железная рука мысленно выругал ее наблюдательность. — Это интересно звучит. Именно окружность. И наверняка именно из-за вмятины, может быть даже из-за вот этой, в центре. Что тебе не нравится?

— Орочий барабан.

Веточка изумленно вскинула брови.

— А причем здесь то кривотворение растущих из вонючей задницы грязных лап?

— Кривотворение само по себе не при чем. Но если сейчас продолжить возиться с этим…

— Например, сделать еще уплощения штуки три по бокам и посмотреть, будут ли они звучать! — вставила быстро Ольвен.

- …То это будет не гонг, это будет что-то близкое к барабану. Играть на нем придется руками, он лучше звучит, если удар идет мягким, а не деревом и не металлом.

— Деревом тоже неплохо, я думаю.

Ангамайтэ помолчал.

— То есть, тебя совершенно не смущает, что барабан, по сути, орочья штука?

— Это почему он орочья штука?

— Потому что мы все слышали не раз стук барабанов ирчи перед атакой. Это не музыка для наших ушей.

— Вот это, — грозно тюкнула Ольвен в пальцем в щит, — музыка!

Щит тихонько загудел.

— И слушай, никто, никто не считает защитную рубаху из кожи — орочьей, хотя пользоваться ими стали только здесь. Потому что доспехов на всех не хватает.

— Но кожаные рубахи могут спасти жизнь, а это…

— А это может улучшить жизнь всех нас, особенно одного упрямца, который даже флейту себе не позволяет сделать новую, потому что железа мало, работать надо и все такое умное прочее.

— Это лучший щит в наших отрядах, — сказал Железная Рука. — Он должен спасать жизни.

— Он может спасти наши умы и души от зимней тоски, а это ничуть не меньше важно! За осень уж руды накопают!

Тут Ольвен посмотрела на хмурого брата и пришла к выводу, что слов было сказано достаточно. Отвернувшись, она снова простучала пальцами плоскую вмятину, вслушиваясь в изменения едва слышного мягкого звона.

— Щит у тебя все-таки… неэльдовски толстый. Моими руками из него музыку просто не выбить. Когда будешь делать совсем новый инструмент — надо тоньше проковывать металл. Струна на арфе тоже ведь не проволока.

— Арфы в лагере и так есть.

— О да, наши князья взяли с собой арфы и много чего еще. И не на своем горбу князь Финдекано арфу через льды нес, я тебе скажу.

— Князь Финдекано — на своем, — возразил Ангамайтэ коротко.

— Ну хорошо. Но я хочу обязательно чтобы у нас играло такое… вот это… Надо придумать название твоему поющему щиту.

— Кажется ты уже придумала.

— Турмалиндэ? Щит-песня?

— Слова — это больше по твоей части у нас, — сказал Ангамайтэ. — Я лучше руками.

*

Военачальник Индурэ, Теплое Сердце, пребывал в душевном и умственном раздрае. По его мнению, подготовку к нападению противника под названием «первый снег» провели не то чтобы провально, но с изрядным небрежением. Домов срубили меньше, чем требовалось, и над иными срубами еще возводили крыши — прямо сейчас, под этим первым снегом, будь он неладен. Кое-кто до сих пор живет в шатрах, ну безобразие же.

Хорошо хоть с едой сложностей нет. Местные эльдар, радуясь надежному избавлению от орков, теперь охотно делились и дичью, и хлебом — оказывается, южнее Митрима они еще под звездами растили какие-то неприхотливые злаки, а теперь, с восходом солнца, их поля стали давать богатые урожаи. И еще они научили нолдор зимой пить отвары из хвои или сушеных трав, чтобы не ослабеть без зелени в холода.

А вот с оружием и снаряжением хуже. Найденные рудные выходы не слишком богаты. Здесь у нолдор нет стад скота, дающих крепкие кожи, и вся надежда на крупную дичь, а ее добыть вблизи лагеря уже невозможно. А купить ткани и кожу — не на что, пока недостаточно железа для работы и не добыты серебро или хотя бы золото. Да и торговать пока не с кем, договоренности есть лишь с ближними соседями из полубродячих племен, с которых кроме еды да шкурок дичи и взять нечего, и железо у них только болотное, худое. Зато от них князья узнали, что владыкой здешних эльфов считается живущий в далеких лесах на юго-востоке Эльвэ, брат Ольвэ, хозяина Альквалонде, и очень, очень глубоко задумались. Особенно задумался Третий дом, которым несомненно с Эльвэ объясняться, и будет это не сильно легче, чем идти по льдам, а быть может и сложнее, потому что вот этот лед будет очень тонким и хрупким. Это счастье, конечно, думал Индурэ, что объясняться со здешними владыками не мне, лучше уж я кожами, домами да железом дальше займусь, только больно уж их мало…

И вот он с головой, заполненной кожами, ремнями, крышами, корой и шкурами для крыш, салом для кож и особенно нехваткой железа, а еще с полной сумкой записей на берёсте, явился к дому кузнеца Ангамайтэ и разведчицы и рисовальщицы карт Ольвен, потому что хотел говорить с обоими. С Ольвен — о железняке, который она принесла в последние дни до заморозков с запада, аж от самого Кирит Нинниах, а с кузнецом — о том, куда у него так замечательно уходит руда в последнее время и скоро ли будут готовы наконечники копий числом пять дюжин, которые тот к первому снегу и обещал.

Выйдя к кузне и обнаружив возле нее какое-то скопление народу и доносящийся оттуда музыкальный стук молота, Индурэ подошел разобраться — и не успев даже рта раскрыть, получил ответ на оба кузнечных вопроса.

Про последний вопрос рассказала мятая и грязная кожа на столе, к которой была рыбьей косточкой пришпилена береста с угольной надписью «пять дюжин наконечников». Под нею оказались аккуратные свертки с написанными числами.

А на первый вопрос ему ответило происходившее чуть дальше чудное зрелище, согревшее хозяйственное сердце Индурэ — кузнец, своими ручищами бережно выстукивающий новый, светлый и гладкий щит из цельного металла.

Позволив себе несколько мгновений порадоваться, Индурэ все же озадачился. Если Ангамайтэ сумел выплавить побольше металла и решил создать еще такие щиты — почему не предупредил? Щит подобного веса мало какому воину подойдет, да и расход драгоценного металла велик, еще не время устраивать такую хозяйственную самодеятельность. То есть бесхозяйственную. Неужели трудно подождать пару лет, пока не найдут руду побогаче? Или пока не проверят находку Ольвен.