Отблеск костров, разведенных нами вокруг арены, упал на его лицо. Оно было суровым, почти злым. Сам завел речь про Сунгифу, но, очевидно, разговор ему неприятен.

– А как поживает Фригга? – лукаво осведомился я. Фригга была молодой девицей, которую я захватил под Сестером несколько лет назад и отдал Этельстану. – Красавица, как мне помнится. Я почти решил оставить ее себе.

– Ты женат, – с укором сказал он.

– А ты нет, – парировал я. – И тебе пора бы.

– Придет время и для брака, – отмахнулся принц. – А Фригга замужем за одним из моих людей. Она теперь христианка.

Бедная девушка, подумалось мне.

– Тебе надо жениться. Пройди подготовку с Сунгифу, – поддел его я. – Она явно обожает тебя.

Этельстан остановился и сердито воззрился на меня:

– Это непристойно! – Он перекрестился. – С сестрой Сунгифу? Вдовой епископа Леофстана? Никогда! Она благочестивейшая из женщин!

«Господь на унылых его небесах, – выругался я про себя, пока мы шли дальше. – Неужели Этельстану неизвестна настоящая ее история?»

Никогда мне не понять христиан. Я вполне соглашаюсь с их утверждениями о том, что пригвожденный бог восстал из мертвых, ходил по воде и исцелял хвори – все боги занимались подобными вещами. Нет, меня изумляют их идеи. Сунгифу была замужем за Леофстаном, хорошим человеком. Мне он нравился. Он был дурак, разумеется, но дурак святой. Я припомнил его рассказ о том, что один из пророков этого бога женился на шлюхе по имени Гомерь. Я теперь позабыл, зачем ему понадобилось сочетаться с ней браком, но об этом сказано в священной книге христиан. Помню только, что не из желания переспать с ней. Нет, это что-то связанное с религией. И вот епископ Леофстан, мозгов у которого имелось не больше, чем у мотылька-однодневки, решил сделать то же самое. Он умыкнул Сунгифу из какого-то мерсийского борделя и обвенчался с ней. И торжественно заверил меня, что его Гомерь, как он нарек свою супругу, совершенно изменилась: приняла крещение и обратилась в святую во плоти. Но стоило ему отвернуться, как Сунгифу бросалась на моих воинов, словно похотливая белка. Леофстану я не сказал, но попытался изгнать Сунгифу из Сестера, чтобы прекратить постоянные раздоры между людьми за ее милости. Мне это не удалось: она так и осталась здесь и, насколько я понимал, от души предавалась радостям плоти.

Мы шли к залитой светом арене, а снег падал вокруг нас.

– Тебе известно, что прежде, чем выйти за епископа, Сунгифу была… – начал я.

– Хватит! – прервал меня Этельстан. Он снова остановился и посмотрел на меня, теперь уже откровенно зло. – Если ты хочешь сказать, что до замужества сестра Сунгифу была падшей женщиной, то мне это известно! Чего ты не понимаешь, так это что она узрела греховность своей жизни и раскаялась! Она – живое доказательство искупления! Свидетель всепрощения, которое может дать только Христос! По-твоему, это все ложь?

Я поколебался, но потом решил: пусть верит в то, что сам считает нужным.

– Конечно нет, лорд принц.

– Всю жизнь я страдаю от злых языков, – сердито отрезал он, кивком предлагая мне идти дальше. – И мне это надоело. Мне известно немало женщин, взращенных в вере, благочестивых, добродетельных, которые куда менее святы, чем Сунгифу! Она хорошая женщина и вдохновляет нас всех! Она достойна награды небесной за то, чего достигла здесь. Сунгифу заботится о раненых и утешает страждущих.

Я едва не поинтересовался, как именно она их утешает, но вовремя прикусил язык. Не существовало способа поколебать благочестие Этельстана, и благочестие это, насколько я мог наблюдать, лишь крепло с годами. Я сделал что мог, убеждая его в превосходстве старых богов, но потерпел неудачу: парень все больше и больше становился похожим на своего деда, короля Альфреда. Он унаследовал от него ум и любовь к церкви, но добавил к этим достоинствам талант полководца. Короче говоря, Этельстан был устрашающим, и мне стало вдруг ясно, что если бы я повстречался с ним только сейчас, а не растил с малолетства, то наверняка возненавидел бы. А еще мне подумалось, что этот молодой человек станет королем. Мечта Альфреда о едином государстве саксов под властью единого христианского монарха может обернуться явью. И даже непременно обернется, а это означает, что этот молодой человек, которого я привык воспринимать как сына, станет врагом Нортумбрии. Моим врагом.

– Ну почему я всегда заканчиваю тем, что сражаюсь не на той стороне? – пробормотал я.

Этельстан рассмеялся. И вдруг шагнул и хлопнул меня по плечу – возможно, пожалел о резком тоне, в котором говорил со мной минуту назад.

– Потому что в сердце своем ты сакс, – сказал он. – И потому, что, как мы недавно определились, ты дурак. Но ты дурак, который никогда не будет моим врагом.

– Неужели? – с сомнением спросил я.

– Только не по моему выбору! – Он пошел дальше, направляясь к входу на арену, где у большого костра, горящего под аркой, стояло около дюжины моих парней. – Кинлэф все еще внутри? – обратился принц к ним.

Берг располагался ближе всех и посмотрел на меня, как бы спрашивая, стоит ли ему отвечать. Я кивнул.

– Господин, никто не покидал арены, – доложил мой воин.

– А мы точно знаем, что Кинлэф здесь? – осведомился я.

– Мы его видели позавчера, – ответил Этельстан и улыбнулся Бергу. – Боюсь, вам нелегко приходится этой холодной ночью.

– Я норманн. Мне холод нипочем.

Этельстан рассмеялся:

– И тем не менее я пришлю людей вам на смену. А завтра… – Он не договорил, заметив, как Берг смотрит на что-то, происходящее у него за спиной.

– Господин, завтра мы убьем их? – спросил Берг, по-прежнему глядя через плечо принца.

– О да, убьем, – тихо отозвался Этельстан. – Обязательно убьем. – Потом он обернулся выяснить, что именно привлекло внимание Берга, и отрывисто добавил: – И вполне возможно, начнем убивать прямо сейчас.

Я наконец тоже оглянулся. К нам направлялись двенадцать человек. Одиннадцать были воинами – все в кольчугах, в плащах, с бородами и в шлемах; у троих имелись щиты с намалеванными изображениями созданий, призванных, как я понимал, сойти за драконов. Мечи покоились в ножнах. Свет костров поблескивал на золоте на шее у одного из гостей и отражался от серебряного креста сопровождавшего их священника. Воины остановились ярдах в двадцати от нас, а поп пошел дальше и в паре шагов от Этельстана бухнулся на колени.

– Лорд принц! – воскликнул он.

– Вставай! Вставай же! Не дело, чтобы священники преклоняли передо мной колени! Ты представляешь Бога, это мне полагается стоять на коленях перед тобой.

– Эрслинг! – выругался я, но слишком тихо, чтобы Этельстан мог услышать.

Священник встал. К черной его рясе, в том месте, где находились колени, прилипли комки снега. Он дрожал, и, к удивлению моему, а еще больше самого священника, Этельстан шагнул вперед и набросил ему на плечи свой толстый меховой плащ.

– Отче, что привело тебя сюда? – спросил принц. – И кто ты?

– Отец Бледод, – ответил поп. Это был худой человек с гладкими черными волосами, без шапки, со всклокоченной бородой. Глаза у него были испуганные, а руки судорожно сжимали серебряный крест. – Господин, спасибо за плащ.

– Ты валлиец?

– Да, господин. – Отец Бледод неуклюже махнул рукой на своих спутников. – А это Гриффит из Гвента. Он хотел бы поговорить с тобой.

– Со мной?

– Ты ведь принц Этельстан?

– Да. – Этельстан улыбнулся.

– Господин, Гриффит из Гвента хотел бы вернуться к себе домой, – сообщил поп.

– Прежде всего, я удивлен, чего это ради Гриффит из Гвента надумал свой дом оставить, – вкрадчиво заметил принц. – Пожаловал в Мерсию, чтобы насладиться погодой?

Священник, судя по всему единственный из валлийцев, кто разумел язык саксов, не ответил. Он только хмурился, а остальные одиннадцать переговорщиков смотрели на нас с молчаливой воинственностью.

– Так зачем он сюда пришел? – спросил Этельстан.

Поп беспомощно махнул левой рукой, потом потупил взгляд.