Да поможет Бог философу проникнуть в то, что находится у всех перед глазами.

Людвиг Витгенштейн «Культура и ценность»

Жизнь десятого в истории чемпиона мира по шахматам Бориса Васильевича Спасского, как и жизнь первого русского чемпиона мира Александра Александровича Алехина, полна драматических эпизодов, недосказанных историй и тайн. Но если Алехин, единственный из всех королей шахмат, так и покинул этот мир непобежденным, то, по грустной иронии судьбы, Борис Спасский своей прижизненной всемирной известностью обязан одному проигранному им вчистую матчу. Речь идет о знаменитом поединке за высший шахматный титул Спасский – Фишер в 1972 году в Рейкьявике.

Как указывают почти все писавшие об этом авторы, поединок в Рейкьявике имел огромный, и на Западе умело поддерживавшийся политический резонанс. Еще бы, в самый разгар холодной войны корректному, дисциплинированному и предсказуемому советскому чемпиону противостоял экстравагантный и до диковатости загадочный, может быть, даже безумный американский шахматный гений-индивидуалист и отшельник. В глазах многих этот матч был своеобразным интеллектуальным апофеозом битвы между молотом американской свободы и наковальней русского патриотизма. И русские проиграли, причем в своей самой любимой, народной и всячески поддерживаемой их государством игре! Какой триумф западных ценностей!

На основании не так давно опубликованных документов (в том числе и ныне рассекреченных архивных материалов Белого дома и ФБР) сегодня можно достаточно уверенно утверждать, что весь матч Спасский – Фишер – это прекрасно срежиссированный от начала до конца спектакль, в котором советский шахматист обязан был достойно, вызывая уважение Западной публики, проиграть, причём строго придерживаясь заранее спланированного Москвой сценария. Ниже мы расскажем, кому и почему так было надо.

Длинная череда запоминающихся странностей, которые, как я потом сообразил, так или иначе были связаны со знаменитым ныне матчем на первенство мира по шахматам Спасский – Фишер в Рейкьявике, началась для меня в феврале и марте 1972 года. Чтобы пояснить вам, почему некоторые совершенно незначительные, но меня лично коснувшиеся события почти 50-летней давности показались мне настолько странными, что надежно закрепились в моей долговременной памяти и довольно часто напоминали о себе, вынужден вернуться в свои советские школьные годы.

Вскоре после того, как в таллинском Доме пионеров меня приняли в шахматный кружок, который вёл известный и очень сильный (второй после Кереса!) эстонский мастер Иво Ней, шахматы навсегда захватили мой детский ум, моими кумирами стали Керес и Ботвинник… Вскоре к ним добавились Шерлок Холмс и герои Жюля Верна – реальные науки, особенно физика, тем более, что и сам Иво Ней закончил физический факультет Тартуского университета, а из окон моей квартиры были хорошо видны окна соседнего дома, в котором он жил… Да и брат Пауля Кереса был известным физиком-теоретиком, профессором Тартуского университета, академиком Эстонской академии наук.

Так что ни с выбором профессии, ни с выбором места учёбы у меня никогда никаких сомнений не было: закончив 8 классов расположенной на соседней улице (3 минуты пешком) спецшколы с усиленным изучением английского языка, я перевёлся в математическую спецшколу, до которой надо было добираться минут 40 на электричке и трамвае. Выбор был, несомненно, правильным, и на последнем году обучения я поделил 2–3 место на школьной олимпиаде Таллина по физике и занял 2 место на республиканской олимпиаде по математике. Школу закончил кандидатом в мастера по шахматам и, поступив на отделение физики физико-химического факультета Тартуского государственного университета, осенью 1971 года неожиданно легко выиграл сильный чемпионат Тарту по шахматам. Однако уже к середине октября до меня, наконец, дошло, что на время учебы в университете с шахматами мне, видимо, придётся расстаться. Выяснилось, что все без исключения учащиеся моей группы, как, видимо, и я сам, отобраны не столько по результатам вступительных экзаменов, сколько по результатам республиканских и таллинских олимпиад по физике и математике. Все наши преподаватели ну уж очень старались, и не исключено, что это было связано в первую очередь с тем, что в моей группе училась одна очень красивая и талантливая девушка, папа которой был не только видным учёным-физиком и создателем экспериментальной физики в Тартуском университете, но заодно и вице-президентом Академии наук республики. Какие уж тут шахматы, как бы не вылететь.

Поэтому, успешно сдав в январе первую в своей жизни студенческую сессию, я, после исключительно весело проведённых в Таллине каникул, в начале февраля вернулся в Тарту с твердым намерением вновь полностью посвятить себя учёбе. И тут меня неожиданно вызвали в деканат и в приказном порядке объявили, что в начале марта я в составе сборной Эстонии по шахматам ОБЯЗАН буду поехать на полмесяца в Москву на какие-то важные командные соревнования. А для того, чтобы достойно представлять в столице нашей великой родины и свою республику, и Тартуский университет, мне предписывалось немедленно и самым серьёзным образом заняться шахматной подготовкой и ОБЯЗАТЕЛЬНО всю вторую половину февраля провести на соответствующих учебно-тренировочных сборах в городе Тюри. И в Москве, и на сборах будет обязательно присутствовать также и лидер эстонских шахмат великий Пауль Керес, так что никакие возражения с моей стороны не будут приняты во внимание.

Признаться, услышав такое, я совершенно обалдел и пробормотал, что при таком раскладе придется мне пропустить как минимум целый месяц второго семестра, однако в ответ получил лишь короткое и с доброжелательной улыбкой сказанное: «Вы справитесь!»

Всё это было очень странно. По своему опыту я знал, что всесоюзные командные шахматные турниры в СССР всегда проводятся летом, почему в этом году они перенесены на самое начало весны? Почему о своём участии в предстоящих соревнованиях я узнаю через деканат, а не через спортклуб Тартуского университета? Почему моё личное участие на этот раз так важно, что меня в приказном порядке надо оторвать от учёбы? Три месяца я не только не интересовался тем, что происходит в мире, но и вообще не прикасался к шахматным фигурам – сумею ли я сыграть в Москве достойно?

Как мне удалось выяснить из всесоюзной шахматной печати, предстоящее соревнование, в котором должны были принять участие шахматные сборные всех 15-и союзных республик, а также Москвы и Ленинграда, носило необычное название: «финал Всесоюзной шахматной Олимпиады». Оказалось, что пока я был озабочен окончанием школы и поступлением в университет, по инициативе ЦК ВЛКСМ и Комитета по физкультуре и спорту по всей стране прошло невиданное по своей массовости шахматное мероприятие, и мой последний шахматный турнир перед началом занятий в Тартуском университете в августе 1971 года, на торжественном открытии которого всех участников тепло приветствовал сам Пауль Керес, было республиканским финалом этой Олимпиады… После того, как я узнал всё это, мне стал понятен и необычный, с упором на молодежь, состав команды: каждая республика, в дополнение к пяти мужским доскам (при одном запасном игроке) и двум женским, должна была быть представлена не только тремя юношескими досками – двое юношей и одна девушка, но и еще одной доской мальчиков и одной доской девочек… Таких композиций команд никогда раньше не было! Поскольку стольких достаточно сильных молодых шахматистов в маленькой Эстонии просто не было, мне стало ясно, почему моё участие в финальной части Олимпиады действительно обязательно.

Также я понял, почему финал Олимпиады проводится не летом: летом должен был состояться столь ожидаемый всеми матч за звание чемпиона мира по шахматам Спасский – Фишер, который, несомненно, заслонит собой любое другое шахматное состязание… Так что никаких странностей! Вскоре, однако, произошло нечто такое, что своей непонятностью не давало мне покоя на протяжении десятилетий.