– Я хочу вам представить, – начал толстый торговец свой рекламный лозунг, но его тут же заглушил Флавиан. Он заговорил громко, чтобы всем было слышно, но при этом спокойно, с какой-то надменностью и величавостью в голосе.
– Сколько?? – грубо перебил его Флавиан.
Толпа тихонько зароптала, разглядывая незнакомца. Многие, разумеется, догадывались, что за патриций стоит промеж них, однако точной уверенности, что это точно он, не имели. Еле слышный шепот переговорщиков послышался среди людей. А Флавиан, находясь в самом центре этой людской массы, горделиво поднял подбородок вверх, и спокойным, но уже нетерпеливым взглядом, поглядывал в сторону будущих наложниц, не замечая больше никого, включая магнона, от которого ждал ответа.
– Десять тысяч денариев, – еле слышным голосом, бурча себе под нос, объявил мангон. Оглашая цену, взгляд продавца блуждал, где-то внизу, будто бы он что-то потерял и изо всех сил силился найти. На самом же деле он переживал, и причиной переживаний являлась цена. Цена сильно завышенная, пускай даже и за таких прекрасных рабынь. Впрочем, наряду с переживаниями, мангон так же так же хорошо понимал, что у этого клиента есть просимые деньги, да что говорить просимые, есть и большие. Не попробовать сорвать куш пожирнее, было не в правилах этого человека, хотя данное предприятие и сопрягалось с определенным риском. В этом торге, без которого и продажа не считалась бы продажей, присутствовал момент пугающий его. Заключался момент в следующем: покупатель мог посчитать цену оскорбительно высокой, а помимо денег, у патриция имелись в наличии власть и связи, которые он мог употребить таким образом, что после, никаких барышей не захочется. Однако запах наживы не давал покоя, он рисковал, и шел на это сознательно. После объявления цены, прошла уже минута, а ответа так и не следовало. Торговец продолжал рыскать глазами где угодно, только б не встретится со взглядом покупателя. На клиента сейчас он глядеть боялся. Еще минута, в толпе начал подниматься недовольный гул. Мангон переселил себя, невольно перевел взгляд на Флавиана. Тот стоял, не двигаясь, как стена неприступной крепости. Не один мускул лица старого война, не выражал ровным счетом ничего. Патриций молча смотрел на мангона, орлиными, хищными глазами. Как торговец не увиливал, а взгляды их пересеклись, и на секунду остановились друг на друге. В холодных глазах покупателя, читалось столько власти, столько силы, столько воли, что у толстого мангона ноги подкосились. Он понял, что проиграл это сражение. Он осознал всем своим естеством, что совершил ошибку, и теперь мангону хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть куда угодно, но только бы не держать ответ перед этим человеком. Чаша весов в его сознании, та на которой находился барыш, начала стремительно подниматься вверх, под ужасным давлением страха, расположенного на противоположной стороне.
– Отец,– практически взревел Луций, – клянусь Меркурием, который этому мангону, покровительствует, цена слишком высокая. Кого ты продаешь? – он уже обращался торговцу. – Это, по-твоему, кто? Дочери Афродиты? Ты совсем из ума выжил??
Молодой патриций начинал нервничать и разъярятся. Несправедливость он не переносил с детства, а несправедливость к его семье, считал кровной обидой.
– Посмотри на них, юный Марс. Видел ли ты где-нибудь еще, столько грации, столько достоинства и столько красоты сочлененной в одном человеке. Посмотри на стан этой царицы, он хрупок и силен одновременно, посмотри на белизну ее кожи и рук, ни одна в Риме не похвастается подобными. Посмотри на эти два лица, такими ты будешь любоваться каждый день, и никогда не налюбуешься. В объятьях обеих, ты надолго потеряешь покой. Не одну и не две недели, молодой господин, не захочешь ты выбираться из теплой постели, согретой этими двумя красавицами.
Кровь, мощным напором прильнула к лицу Луция. Он раскраснелся как вызревшая вишня. Конечно, подобные мысли промелькнули в его голове. Да и как там их могло не оказаться, глядя на эти чудесные создания, однако, обсуждать это в присутствии отца, да еще в присутствии остальных зевак, оказалось совершенно не с руки. Какое-то чувство юношеского стыда, разлилось по молодым, наливающимся жизнью, жилам. Флавиан обратил на это внимание, и еле заметная умиленная улыбка, расплылась по его губам. Сын взрослел, превращаясь из маленького наивного ребенка в мужчину, в будущего лучшего друга, и этого становилось приятно. Луций же, несколько сбитый с толку упоминанием про постель, силился что-нибудь ответить, но никак не мог подобрать нужные слова. Он стоял посредине толпы, с глупым, потерянным в пространстве выражением лица, силясь что-то из себя выдавить. Но что-то, хотя бы чуточку умное, упорно не лезло в голову. Тем не менее, потребность что-то ответить, так сказать, закончить разговор, поставить точку, разрасталась с новой силой в юном организме. Однако, заканчивать разговора ему не пришлось. Отец пришел на помощь сыну.
– Я ведь приехал сюда не на один день, мангон. И потому уверен, что видеться тебе со мной захочется часто. Так не лучше ли начать наше знакомство, с хороших соседских цен, а не с мыслей о быстрой поживе, – обратился Флавиан к торговцу и одновременно ко всему рынку.
– Кем же вы являетесь, достойный патриций, ведь раньше я вас здесь не видел, – спросил мангон, при этом поднимая голову чуть-чуть вверх, показывая тем самым свою неподдельную заинтересованность.
Флавиан сделал знак глашатаю, чтобы тот представил его как подобает именитому человеку. В тот же момент зазвенел голос раба, славящего как положено, а может даже и сверх нормы хозяина. Глашатай драл горло, упоминая о том, кто такой Флавиан, где воевал, кого захватил, и за какие заслуги сам Луций Пизон, наградил его великой честью, представлять интересы консула во всех делах торговли и управления. Закончив торжественную тираду, он оглядел окружающих, желая видеть восторг и преклонение на их лицах, и убедившись, что эти эмоции там изображены, перевел взгляд на торговца. Тот, будучи не только опытным работорговцем, но и замечательным актером, скорчил физиономию удивления и умиления одновременно. Мангон так старался, что казалось, и сам поверил в свою гримасу.
– Я слышал про тебя, – в восхищении воскликнул он,– хвала Зевсу Громовержцу, за то, что он привел тебя к моим подмосткам. Но как я поступил с тобой? Мне стыдно, очень стыдно. Так не поступают с великими завоевателями, с фаворитами самого Луция Пизона. Я хочу, сейчас же принести свои извинения. Этих красавиц, что не сыскать ни в одном царстве на земле, я дарю тебе в качестве компенсации за грубость, и с надеждой на твое снисхождение ко мне, а также с верой в возможность нашей дальнейшей дружбы. – При этом мангон сделал несколько шагов вперед, и сложился в услужливом поклоне. Разумеется, его действия диктовались не правилами этикета, и тем более не любовью к героям ратных подвигов. Сухим и железным расчетом являлись они. Вовремя сообразив, что Флавиан обставил его, и что он действительно перегнул с ценой, торговец решил форсировать события. Он справедливо предположил силу связей нового знакомого, и с помощью их захотел выйти на частные рынки Рима. Мангон захотел получить вход туда, где в кулуарах, самым известным и богатым семьям предлагались лучшие рабы и рабыни мира, туда, куда на сегодняшний день он не имел доступа, туда, где без него проворачиваются сверхприбыльные сделки. И определенно, затраты в виде двух женщин, к тому же доставшихся ему практически бесплатно, стоили того. Хитрый торговец уже представил, как перед ним распахнулись двери дворца, как его рабыни, красиво кружась, предстают пред очами Тита Флавия, страстного поклонника женской красоты. Он уже видел, как этот баловень судьбы, предпочитает остальным рабыням, его девушек, как ауресы и драгоценные камни, словно золотой поток, наполняют его хранилища. Торговца аж передернуло от этаких изумительных мечтаний. Но это всего лишь планы на будущее, а сейчас нужно было заручиться дружбой и покровительством старого война.
