– Я, я не знаю. Может быть его народ оказался порабощенным в какой-нибудь войне, может быть он совершил преступление и его пленили, да мало ли вариантов для того что бы сделаться рабом…
– То есть, возможно, он стал рабом случайно, и это его оправдывает?? А ты по незнанию, скормил гиенам выдающегося мыслителя-философа. Ты это мне пытаешься сейчас объяснить??
– Да, – при этом лицо Луция озарилась светом понимания, ему стало приятно, что он смог донести свою точку зрения. Самым важным для него теперь стало, чтобы отец посмотрел на этот случай его глазами. Чтобы он смог до конца понять чувства, кипевшие в юной груди. И Луцию казалось, что замысел получается.
– Скажи мне, если твой народ побеждают, захватывают, и обрекают на рабство, есть ли у тебя выбор?? Волен ли ты выбирать свою дальнейшую судьбу?? – с напущенной важностью спросил Флавиан.
– Волен! – не думая, в мгновении ока, выпалил Луций, – каждый сам волен выбирать, жить ли ему рабом или умереть гражданином.
– Тогда получается, и у того старика, что в прошлом считался философом, тоже был выбор! Правильно?
– Получается, был, – невнятно промямлил сын. Сейчас перед ним преставала та же картина, но не много в других красках.
– Значит, старик сам себе выбрал такую участь. – продолжал развивать свою мысль Флавиан, как бы вытягивая ее из сына. Причем тянул он ее медленно и скрупулезно, как рыбу на леске, чтобы эта мысль ни оборвалась и была понятной, на всем ее протяжении.
– Даже если и так, – продолжал упорствовать Луций, уже не такой уверенный в своей правоте, однако не желающий так просто сдастся. – Даже если и так, это не отменяет того, что он мог являться мудрецом и философом.
– Ну какой же он мудрец, посуди сам? Только не спеши. Мы, римляне, сначала думаем, а после делаем, в отличие от этого раба. Если философ сам себя обрек на рабство, то получается он плохой философ. Если всю свою жизнь он что-то там познавал и изучал и слыл наверняка мужем ученым, то почему же, при появлении возле ворот его города наших легионов, он не дал жителям его кормившим, правильного совета? Почему не спас своих граждан? Почему сам в их числе сдался на милость победителей? А кстати, милости ему никто не обещал. Получается та истина, которую он так тщательно изучал и нес в народ, оказалась ненужной и фальшивой. Что с нее толку, если теперь его дети гнут спину под ударами бичей на полях, а его женщины или разделяют ложе с нами, или трудятся на кухнях. Пойми сын, изучая любую науку, постигая самые великие учения, все это окажется бесполезным без элементарных умений. Например, если он не умеет плавать, то, как ему помогут философия и риторика на озере или в море? Правильно!! Никак. Так и здесь получилось!! Изучай ты что угодно, а не умея воевать, не умея защищаться, ты в любом случае обречен на преклонение перед более сильным. Не сейчас, так чуть-чуть попозже. Такова природа всего живого. Если антилопа не может убежать от тигра, значит она уже не антилопа, а лишь завтрак для хищника. С людьми абсолютно так же, одни живут для господства, вторые для рабства. И никакие силы, кроме сил военных, не способны этого изменить. Если бы старик оказался бы достоин жизни, то нашел бы шанс доказать это, а он поступил как баран, который покорно ложившийся под нож мясника, при этом закрывая глаза, и надеясь, что что-нибудь переменится. Пойми, если бы его учение, если его ум оказался бы ценен, то об этом бы непременно узнали. Посмотри вокруг, мы живем в роскоши, но не всё Римляне придумали сами. Наши поля возделывают умелые земледельцы из Африки, греки отвечают за нашу духовность, северные племена рассказывают нам про металлы. Мы используем чужие знания. Поэтому, если бы старик что-то из себя представлял, мы бы знали про то, и наградили бы его соразмерно. Тут совсем другое. Продавец на рабском рынке, продал нам его для корма животным. Ну был бы он ценным, отдали бы нам его задешево да еще бы на корм??
– А если он гордец?? Если не захотел сломаться под нашим давлением, – как-то глухо спросил Луций.
– Об этом раньше нужно думать, на поле сражения. Там умирают войны. Выбирая же смерть в плену, надо понимать, что участь для него определяем мы. И когда той участи случится, тоже выбираем мы.
– Но он так смотрел??! – чуть ли не взмолился Луций. – Не смотрят так рабы.
– Правильно. – парировал Флавиан. – Рабы так не смотрят. Так смотрят идиоты, балбесы, те, что за отведенное им время не научились ничему путному и годны лишь для растравки гиен. А ярость этого деда!! – Флавиан рассмеялся. – Да плюнуть мне на нее и растереть. Тоже мне божок!! Я завтра скормлю собакам всю его семью, и если захочу, то и весь его народ. И всё потому что они бестолковые и больше не на что негодные. А любят они меня или ненавидят, какая мне разница? Это они должны обсуждать меня за спиной и бояться, а не я их.
Луций смотрел на отца с каким-то подобострастием. Именно за этим он и пришел в его таблинум. Мысли в голове наконец-то обретали прямое русло, с расчерченными берегами и читаемыми поворотами. Становилась понятно, куда бежать по ним мыслям, куда поворачивать, когда вспениться, а когда и пойти тихо. Правда, не всё оказалось так гладко, как хотелось бы. Внутри юноши сталкивались и перемешивались сразу два чувства. Первым из них была неприязнь. Неприязнь личная, к себе самому, потому что он как мальчишка, не до конца разобравшись в обстоятельствах, понастроил воздушных замков полных сочувствия, слез и печали, забывая главную истину. Ту истину, которой постоянно учит отец, ту, что он еще раз повторил и в этом разговоре. Мужчина, римлянин, не может позволить себе додумывать, он должен принимать во внимание лишь неоспоримые факты. Сначала думать, потом делать. Однако более удручающим он считал то, что он вновь показался отцу не зрелым мужем готовым облачиться в белоснежную тогу, а розовым юнцом. И это после недавнего разговора, в котором отец похвалил его ум. Сказал, что гордится, какой у него замечательный сын. Эти разочарования словами передать невозможно. Нижняя челюсть, пристала к верхней судорожно подёргиваясь, готовясь к всхлипу в любую секунду. Глаза увлажнились. Дыхание стало более широким, задерживающим воздух в легких на больший промежуток времени, не позволяя груди, разразится в рыданиях. И именно сейчас, ему в помощь приходило второе чувство – чувство некого внутреннего спокойствия, принесенного тем, что он не сделал дурного, что казнь старика правильна и справедлива. Эта гамма противоречий текла внутри юноши, предавая его лицу, словно хамелеону, разные окраски и выражения. Тяжелая скала упала с плеч, и одновременно с этим, навалилась другая. Стыд перед отцом, словно вино налитое в амфору до краев, наполнило и его душу. Смотреть в улыбающиеся глаза отца не было сил, и лишь темнота утра помогавшая скрыть его стыд, давала некоторое облегчение. Луций сидел молча, опустив голову на грудь и потупив взгляд. Флавиан поднялся с места, подошел к юноше и легонько приобнял его, при этом тихонько подталкивая плечом. Он прекрасно понимал переживания сына. Знал, как тот по-детски наивен, как раним, и как сейчас нуждается в его поддержке.
– Не переживай. В этом мире все сомневаются в том или в ином. Выбор не всегда бывает легким, а путь к принятию решения тернист и извилист. К сожаленью, нельзя постоянно находить верное решение, и ошибки, которые допускает каждый из нас на своем жизненном пути, неизбежны. Но вчера ты оказался трижды прав. Первый раз – когда самостоятельно вынес приговор. Второй – когда побоялся того, что приговор возможно ошибочный. Третий – то, что пришел ко мне и рассказал все по совести, так как чувствуешь. Ведь для чего ты это сделал?? Для того, чтобы разобраться и не допускать ошибок в дальнейшем. Это для меня дорого стоит. Я смотрю на тебя сын, и вижу не какого то выскочку, но мудрого юношу, пытающегося понимать, что и зачем он делает. – отец дружески похлопал его по плечу. – А на кровь, которая льется по соседству с твоим взрослением, не надо обращать внимания. Она льется в любом случае и независимо от того, хочешь ты этого или нет. Более того, тот раб, которого ты казнил и покупался именно для этого, и если бы ты этого не сделал вчера, то сделал бы сегодня Палла, Буру или я. Повторяю тебе. Предназначение!!! – при этом он важно поднял указательный палец вверх.
