Луций проснулся затемно. В воздухе чувствовалась прохлада ночи, и тело само собой, как бы по наитию, плотнее закутывалось в одеяло. Спать не хотелось, или может быть не моглось, ведь лег в кровать юноша, совсем рано. Вставать тоже желания не было, кровать нагретая за время отдыха и присущая каждому человеку утренняя лень, крепко держали парня в своих объятиях. Так и не придумав в итоге, что же ему делать, Луций перевернулся несколько раз с бока на бок, и уставился на дверь, из-под которой пробивалась тонкая полоска лунного света. Сверчок, находящийся где-то вне комнаты, старался изо всех сил быть услышанным, и стрекотал с такой силой, что казалось его главной задачей, было разбудить весь дом. Время как бы замерло и начало растягиваться, словно стало резиновым. Юноша и сам не знал, выспался он или стоит еще немного подремать. Полоса лунного света явно намекала, что подниматься рано. Луций перевернулся на спину, закрыл глаза и попытался заснуть, однако, этого совершенно не получалось. Сон, будто рукой смахнуло, а сознание, обычно так тяжело возвращающееся с утра, плотно заняло законное место в голове и больше не собиралось на покой. Около кровати, совсем рядом, на полу, слышалось равномерное сопение спящего человека. Это притулился Аким, раб привезенный из Карфагена вместе с остальным скарбом. Поняв, что сон на сегодня окончен, молодой господин окликнул его. Раб в ту же секунду проснулся, сел на пятую точку поджав под себя ноги, и немного побыв в этаком положении, чтобы не уснуть, пошел зажигать светильник. Маленький огонек, запрыгал на кончике приплюснутой масленый лампы. Светлее не стало, но все-таки появилось какое-то ощущения света. Луций приподнялся на кровати, опираясь руками на длинную спинку, а ноги поставил на маленькую скамеечку внизу, тем самым давая понять Акиму, что он пробудился окончательно и желает покинуть комнату. Раб знал своего хозяина давно и хорошо. Несколько раз повторять не приходилось, поэтому, стоило одной ноге, коснуться обтянутой малиновым сукном скамеечки, как он уже застегивал на ней сандалии. Туника, бледно-малинового цвета, оказалась так же приготовленной, и выглаженной висела на спинке кресла.
Выйдя из кубикулума, в нос ударила свежесть наступающего дня, отгоняя от двух молодых людей остатки дремоты. Точнее сказать остатки дремоты от Акима, Луций проснулся уже давно и окончательно. Снаружи оказалось светлее, чем в комнате, однако все равно темно и некомфортно для глаза. Рассвет только-только принялся заниматься над крышами заспанных домов, и вместо света давал какую-то ярко-туманную дымку. Мир вокруг только готовился задышать новым днем, однако кое-кто, не был к этому готов. Причем, не готов он оказался, не по своей воле. Скорее, по своей природе. Этим кое-кем, разумеется, был Луций. Картины вчерашней казни, словно вспышки, выныривали из памяти ужасными подробностями. Сон не смог вымыть прошлых впечатлений и расставить мысли в голове. Вчерашнее чувство угрызения совести, с новыми силами, принялось грызть и точить молодое сердце. Отдых, казалось, сделал не лучше, а наоборот, хуже. Луций чувствовал себя натурально плохо. Вчерашний день навалился на него с новой, удвоенной силой. Он посмотрел вверх, туда, где над имплювием зияла пустота, усеянная угасающими звёздами. Но там, в небе, отсутствовали ответы, лишь дымка, точно такая же как и него в голове. Радость утра не приносила ожидаемого покоя. Юноша не знал, куда ему идти, но и стоять на месте сил не находилось. Он чувствовал потребность непременно куда двигаться и что-то делать. Луций побрел куда-то, словно пьяный, мотаясь и стороны в сторону. Аким тихонько семенил за ним, соблюдая дистанцию. Он легко угадывал настроение хозяина, и видя, что тот не в духе, старался поменьше попадаться на глаза.
Прогулка оказалась не долгой, а если точнее, то ее и не было как таковой. Ноги принесли молодого человека, туда, куда и должны приносить хорошо воспитанного сына. Другого места просто не могло быть. После череды небольших заворотов появилась нужная дверь, ведущая в таблинум. Юноша знал, точнее, надеялся, что отец уже проснулся, и если это так, то единственное место, где бы он мог оказаться, так это его новый кабинет (таблинум). Так и оказалось. При входе в кабинет, возле дверей, сидели два раба и тихонько переговаривались о чем-то своем. Появление молодого господина не смутило их. Они, так же как и Аким, переехали сюда из Карфагена, и посему прекрасно знали, что молодой сын иногда навещает отца, в столь ранние часы. Продолжая свой разговор, они почтительно отползли в сторону, освобождая проход.
Зайдя в новый кабинет Луций осмотрелся, ведь в новый таблинум, он зашел первый раз. Кабинет представлял собой небольшое помещение, без окон и с двумя выходами, расположенными друг против друга. Он смотрелся достаточно высоким, чтобы его обитателям дышалось комфортно и движения не были бы стеснены, но при этом компактным, так, чтобы его хозяин знал, где и что у него лежит, и при этом мог до этого быстро дотянуться. Прямо напротив основного входа, стоял большой стол, уже заваленный по-хозяйски какими-то развернутыми бумагами. Над ними корпел отец, сосредоточенно чего-то разглядывая в свете нескольких зажжённых светильников. Справа и слева, возвышались огромные, упирающиеся почти в потолок стеллажи, густо заставленные свитками папируса и книгами. По периметру кабинета, выделяясь из тени белизной мрамора, стояли несколько причудливых скульптур, разного содержания. Если посмотреть под ноги, то глазу открывалась причудливо собранная мозаика, светло-серых цветов, переплетающихся между собой на темном фоне. Однако не только взглядом можно было объять её. Она еще и чувствовалась, при каждом шаге, наступая на неё. Стены кабинета, как и положено моде того времени, пестрили узорами художника, однако не античными картинами а в стиле реализм. Глядя на них создавалось впечатление, будто бы находишься не в кабинете вовсе, а в живописном саду, среди горластых птах и разросшихся кустарников. К слову сказать, композицию дополняли кадки с цветами, выстроенные вдоль стен, и клетки с птицами, спадающие на невидимых цепочках, прямо с потолка. В целом таблинум можно было признать достаточно уютным.
Подойдя к столу, Луций застыл в ожидании и некоторой нерешительности. Он знал, что отвлекать отца нельзя. К тому же, будучи воспитанным юношей, хорошо знавшим манеры, сын терпеливо ждал, пока отец закончит. Уже через минуту, из-за вороха бумаг показалась убеленная сединами голова, со светившимися, как у кошки, глазами, и еле заметной блуждающей улыбкой.
– А сын, это ты!! – при этом улыбка приобрела более четкое очертание, и он снова нырнул в бумаги.
Луций ничего не ответил. Он прошел несколько шагов вперед, и грузно плюхнулся на клиентский стул, придвинутый к столу с обратной стороны. Пальцы, в нервном напряжении, отстукивали какой-то непонятный мотив, по черному канту стола, выполненному из камня. Тревога и печаль вчерашнего дня не покидали его. Перед глазами до сих пор рисовалось лицо растерзанного старика. Все виделось так четко, что казалось, происходит с ним сейчас и наяву. Эти глаза, словно два угля преисподней, светились обжигающим пламенем ненависти. Он чувствовал запах того раба, как будто бы тот лежал возле ног юноши. На мгновенье ему показалось, что он ощущает липкость крови, разлившейся большим пятном возле стола. Этот поганый раб никак не отпускал его.
Отец снова вынырнул из вороха и уставился на сына. Если сказать, что его ребенок казался подавленным, то это значит, не сказать ничего. Пред ним, аккуратно примостившись на стуле, сидел не его сын, а сгорбленный старик, согбенный судьбой за долгие годы прожитой жизни.
– Что случилось? Рассказывай! – повелительным тоном приказал Флавиан.
Луций мялся на стуле, не зная, что ему собственно отвечать. Как нашкодивший мальчишка боящийся трепки, выглядел он сейчас. Тяжелая голова, подпертая рукой, казалось, еле держится на шее.
– Да и сам не пойму, что меня так гложет. Я не сделал ничего зазорного, отец. Однако тяжелое чувство вины сковывает мне грудь, будто я опоясан тугой цепью, той что Гефест изготовил для Прометея, – сейчас юноше казалось, что приплетя сюда немного мифологии, он сможет ярче и понятнее выразить свои чувства.
