–Ну, всё, хватит отдыхать, поехали работать!

Маргарита Васильевна непонимающе уставилась на доктора. Ей хотелось попросить, чтобы ее или убили или сделали кесарево, что угодно лишь бы прекратить мучения. Только Маргоша во-первых уже давно не могла говорить, а лишь кричать от боли, а, во-вторых, она боялась, что кесарево это ещё страшнее и больнее, чем уже есть. К кровати подвезли каталку и велели на нее залезть. А доктор думал, что его слова смогут ободрить ее и сказал, чтобы она вспомнила об отце ребенка, который так ждёт этого малыша.

–Ах, какой отец ещё? Что вы говорите! – неосознанно возразила Маргоша и неуклюже полезла на каталку.

В родзале все было быстро и славно. Как только Маргоша ощутила, что ребенок выскользнул из нее словно лягушка, смазанная подсолнечным маслом, боли ушли. Краем глаза она увидела, как уносят краснокожего мальчика, и ее стало трясти.

–Ну, ну, успокойся, швы некрасивые будут… – причитала акушерка, которая зашивала Маргошу.

Маргарита Васильевна удивлялась тому, что совершенно не чувствует боли. Ее тело словно не принадлежало ей. После родов Маргоша чувствовала несказанное облегчение, наслаждение от того, что мучения остались позади, и тонким росточком пробивалось в ее сердце любопытство: как там сынок, что он, вообще, такое.

–Мой малыш здоров? – внезапно испугалась Маргоша.

Акушерка внимательно на нее посмотрела и сказала:

–Господи, я думала ты никогда про ребенка не спросишь. Здоров мальчик, здоров. Сейчас в палату тебя отправим, поспишь, в себя придёшь. А там и ребенка на кормление принесут, ещё просить будешь, чтобы забрали, – усмехнулась акушерка.

Так все и случилось. Едва голова коснулась подушки, как в сознание Маргоши ворвался целительный настоящий сон, а не то тяжёлое забытье, которое приходило к ней пару раз во время прошедшей ночи родов. Соседки по палате потом ей сказали, что она что-то говорила и говорила прежде, чем уснуть, но Маргарита Васильевна этого не помнила. После сна принесли мальчика, уже туго запеленутого, с опухшим личиком и глазками-щелками. Маргоша не знала, как взять его, как держать, но когда он вдруг заплакал, какая-то неведомая ей сила заставила тут же приложить его к груди. Малыш перестал плакать, зато Маргоша начала. Лицо стало мокрым от слез. Было ужасно больно, а ведь Маргоша думала, что вся боль осталась в родильном зале. Соседка по палате с завистью смотрела Маргариту Васильевну:

–Не первый ребенок у тебя небось?

–Почему? – тихо спросила Маргоша. Только бы не спугнуть малыша и не разрушить тот контакт, который вдруг установился между ними.

–Кормить умеешь. А мой ребенок не берет грудь, и я не знаю, что делать. Дочка сейчас проснется и начнет истерить, как в утреннее кормление.

Подтверждая слова соседки, туго спеленутый свёрток возле ее груди проснулся и стал жалобно плакать.

–Попробуй у медсестры на посту совета спросить, я и сама не знаю, как у меня получается. А сын у меня первый и… единственный.

После кормления Маргоша отдала малыша медсестре и снова заснула. Потом приходила мама, и Маргоша со слезами на глазах рассказывала ей, сколько она страдала во время родов, как ей было больно и страшно, и почему ее никто не предупредил о том, что так будет.

–А мальчик как? Здоров?

–Да.

–Имя придумала?

–Нет.

Маргарита Васильевна очень устала жаловаться и ее потянуло снова в палату. Она едва стояла на ногах и стала отвечать односложно.

–Когда тебя выпишут?

–Не знаю. Не хочу домой…

Зато соседки по палате очень стремились выписаться. Одни боялись, что дом грязью зарастёт без них, другие переживали, что муж от рук отобьется; третьи очень хотели фотографии с выписки, когда малыш в белоснежном конверте, перевязанный ленточкой подобающего цвета, а молодая мать снова стройная и счастливая. Маргоша тоже ощущала себя худенькой, какой была до беременности, но она домой не хотела. В роддоме за ребенком ухаживали, обмывали и пеленали, а она могла спокойно спать ночами и выполнять свой материнский долг только во время кормлений, то есть четыре раза в день. У Маргариты Васильевны всегда перед глазами стоял образ замученной молодой матери с ребенком на руках, которая вынуждена обслуживать ещё и большого ребенка – мужа. По этой причине ее абсолютно не тянуло домой. Она, вообще, никогда лучше бы туда не возвращалась. Она бы лучше жила с матерью и с малышом. Зачем ей муж? Зачем ей Алексей? Пусть он приходил в роддом, пусть он с умилением смотрел на своего сына, пусть он не сказал ни одного грубого слова, Маргоша его не любила. Однако мысль о том, чтобы не возвращаться в Серебристую у к законному мужу была слишком фантастической, чтобы о ней всерьёз размышлять. Что люди скажут? Что мама скажет? Ее осудят. Ее не поймут. О таком Маргоше было жутко даже подумать. Она всю жизнь прожила с оглядкой на других, что теперь было начинать жить по-другому? Все так живут, засунув кляп себе в рот. Только малыша жалко. Маргарита Васильевна смотрела на крохотные пальчики со складками-черточками и удивлялась тому, как несправедливо устроен мир. Она хотела бы для своего сына другого отца, но придется растить ребенка с Алексеем. В день выписки Алексей следовал четко установленным правилам. Военный! Как сказали, так и делает. Медсестрам – конфеты и шампанское, акушеркам и жене – цветы. День был солнечный. Маргоша стояла, одетая в нарядную блузку, которую привезла мать, и наблюдала, как ловко медсестра пеленает ее сына. А она так боялась, что он будет рыдать, пока его крутят-вертят, но он даже не пикнул, потому что не проснулся. Запомнить, как его пеленали, Маргоше не удалось. Слишком быстро и ловко. У нее так не получится поначалу, а когда начнет получаться, ребенка пеленать уже не понадобится. Так мать ей сказала. Хотела пошутить, подбодрить Маргошу. Потом они вчетвером ехали в машине, о чем-то мирно беседовали, и Маргарита Васильевна подумала, может, все обойдется? Может, её предчувствие неминуемой беды это всего лишь сверхчувствительность беременной женщины? Дома было чисто прибрано, в углу стояла собранная кроватка для малыша. Маргарита Васильевна долго не могла выйти из машины. Ей казалось, что на улице ребенку небезопасно. У него такая тонкая кожа, он такой беззащитный. Ей хотелось, чтобы никто не видел малыша: ни соседи, ни случайные прохожие, ни солнце, никто и ничто. Слава богу, никто и не встретился на их пути в квартиру. Как только Маргоша положила малыша на их двуспальную кровать, он начал плакать. Тогда она схватила ребенка снова, одной рукой стащила с себя свитер и приложила сына к груди. Он уже не был так плотно запеленут, как в роддоме, и Маргоша ощущала, насколько сын хрупкий. Головка совсем не держится. Она боялась его сломать одним неосторожным движением. Краем глаза Маргоша заметила, как озадаченно на нее смотрела мать и Алексей. Но ей было все равно. Главное, что малыш не плакал. Когда он снова заснул, Маргоша аккуратно положила его в детскую кроватку.

–Ты что при любом писке будешь его кормить? – шепотом спросила мать.

–Я не хочу, чтобы он плакал.

–Ребенку нужен режим.

–Я сама знаю, что ему нужно.

Малыш закряхтел, и обе женщины замолчали, продолжая общаться глазами. Алексей громко позвал женщин пить чай на кухню. Маргоша застыла от подобного нахальства, но оглянувшись на сына, увидела, что тот даже не проснулся.

–Как вы его назовете? Это не дело, что мой внук уже неделю без имени! – прошипела мать Маргариты Васильевны.

Маргоша отхлебнула чуть темную горячую воду, которую Алексей именовал чаем. Видимо, с тех пор, как она легла в роддом, чай в их доме никто не заваривал. Маргоша тоскливо обвела глазами кухню. Снова над ней повисла готовка, уборка квартиры, мытье посуды, а она в роддоме так отвыкла от этого.

–Мы его назовем Олег, – провозгласил Алексей, – Вещий Олег! Ты не против, Маргарита?

Олег, так Олег. Пусть будет такое имя. Все равно. Главное то, что она любит больше всего на свете этот маленький свёрток, который недавно и вовсе не существовал. Главное, что она ощущает тяжесть в груди на малейший звук, который издает ее малыш. Олег. Олежка. Потом мама уехала, и начались их с Алексеем будни. В первый же вечер, несмотря на то, что дома появился малыш, Алексей вспомнил про свой дурной характер. Сначала Алексей долго наблюдал за Маргошей и ее неумелыми попытками помыть дитя. Вместо того, чтобы помочь хотя бы своим отсутствием, он стоял над душой и давал противоречащие друг другу советы.