Они посидели какое-то время за столом, выпили жидкого московского чая с кексом. Вышли покурить на балкончик с видом на Останкинский пруд напоминавший дождевую лужу. Глядели, молча, как скользят по неподвижному, посеребренному луной зеркалу пруда силуэты лодок с отдыхающими.
– Идем, посмотришь мою коллекцию, – предложил Семанов.
Отодвинул занавеску над дверью, щелкнул над головой выключателем.
Он остановился пораженный шагнув через порог.
На висевшем над диваном, занимавшем полстены азиатском ковре блистали ряды старинных воинских наград. Их было великое множество: кресты, звезды, медали, знаки, орденские ленты всевозможных форм, размеров и расцветок. Переливавшийся в свете люстры ковер в экзотическом одеянии напоминал сброшенную минуту назад кольчугу сказочного богатыря, прилегшего вздремнуть ненадолго в соседней комнате…
– Что скажешь? Нравится?
Этого о хозяине квартиры он тоже не знал. Что главный редактор серии «ЖЗЛ» – известный в стране коллекционер, владеет собранием русских военных наград, которому может позавидовать любой исторический музей.
– Здесь только малая часть, – рассказывал тот. – Вон та серебряная звезда наверху, видишь? С белым всадником в центре круга? Первый на Руси военный орден введенный Петром, «Святого апостола Андрея Первозванного»… Это – георгиевские кресты, все четыре степени… «Орден Александра Невского»… «Святой Анны»… «Мальтийский крест»… «Белого Орла»…
Игошев рассеянно слушал. Смотрел на висевшую медаль на муаровой ленточке с профилем Петра Первого. Что-то она ему ужасно напоминала, где-то он ее, точно, уже видел…
– «Гангутская медаль», – пояснил видя его интерес Семанов. – Учреждена в честь победы русского флота над шведами в Северной войне. Подойди ближе! Видишь надпись? По окружности. Читай!
Его, словно, подтолкнуло изнутри!
– Божию милостью Петр Первый, – произнес не глядя на надпись, вспомнив неожиданно текст. – Царь самодержец всероссийский…
Знал эти слова как знают детские стихи…
– Ого! – изумился Семанов. – Да ты, оказывается…
– Хочешь, скажу, что выбито на обратной стороне?
Он тоже заговорил с Семановым на «ты».
– Давай!
– Прилежание и верность превосходит сильно, – проговорил без запинки… – Назвать число и дату внизу?
– Попробуй!
– Июль, двадцать седьмого дня, – произнес торжествуя. – Одна тысяча семьсот четырнадцатого года.
Семанов восхищенно ткнул его кулаком в грудь.
– Ай да полубелорусс! Иллюзионист! Маг и чародей! Ну-ка, ну-ка, выкладывай свой секрет!..
Отворил дверцу буфета, вытянул из глубины очередную бутылку. – Сейчас мы по этому поводу еще остограмимся. Не возражаешь?
Они выпили по полстакану убойного кубинского рома, закусили остывшими голубцами из сковородки.
– Рассказывай… – откинулся в кресле Семанов. Полуприкрыл глаза, зевнул широко. – Люблю загадочные истории. Только не ври!
– История самая обыкновенная, – отозвался он с дивана. – Такая медаль была у меня в детстве. Украл у одного старика…
Гангутская медаль (продолжение)
Предпоследний год перед Победой они с матерью и братом прожили в Иране, где служил начальником ветеринарной службы горно-артиллерийской бригады отец. Три союзнические армии, США, Англии и СССР, стояли тут на случай прорыва немцами стратегически важного плацдарма, открывавшего путь к Персидскому заливу и на Кавказ. Пока армии обороняли плацдарм, семьи оказавшиеся заграницей советских офицеров вознаграждали себя за тяготы войны: отъедались на гарнизонных харчах, накупали в лавчонках кучи барахла, ездили под охраной ординарцев на экскурсии в Багдад и Тегеран.
Он учился в интернате при штабе корпуса в Горгане, жил отдельно от родителей, домой приезжал по субботам и воскресеньям. Был на всю школу единственным пятиклассником, и его в зависимости от предмета водили на занятия из класса в класс. Жили весело, учиться было легко, педагоги-военные смотрели на свои обязанности как на внеочередное дневальство по казарме, уроков на дом не задавали, и небольшая интернатовская коммуна вовсю пользовалась предоставленной свободой: кейфовала от души, курила тайком кубинские сигары, заводила интрижки со сверстницами, читала коллективно по ночам в спальне купленную из-под полы развратную книгу писателя Каземи «Страшный Тегеран», про женщин легкого поведения.
Вольготному существованию в стране сказок тысячи и одной ночи пришел однажды конец. Воинскую часть отца подняли по тревоге, зачитали приказ: покинуть в двадцать четыре часа место дислокации, двинуться походным маршем к порту Бендер-Шах, погрузиться на транспортные суда, ждать дальнейших распоряжений командования.
Солдаты передавали шепотом друг другу: американцы, занимавшие согласно союзническому договору южные районы Ирана, потребовали вывода советских войск из северных провинций. Пригрозили в случае невыполнения атомной бомбой, которая у них уже была, а у русских нет. Не заинтересованное в обострении ситуации руководство СССР уступило давлению союзников.
Это было наспех организованное бегство: с собой брали самое необходимое, все остальное приказано было уничтожить, чтобы не досталось американцам и англичанам.
Военный городок на окраине Семнана, где проживала семья, в считанные часы превратился в развалины. Валили танками жилые помещения, армейские казармы, крушили стены хозяйственных построек и конюшен, жгли мебель, ломали посуду. Солдаты хозроты, сменяя друг друга, резали безостановочно свиней, кур, индюшек. В шесть утра с развернутыми знаменами, под звуки военного оркестра бригада вышла в путь.
Они с матерью и младшим братом ехали в кузове американского «Форда» среди переполненных телег, повозок, санитарных машин, походных кухонь. Гудели, не переставая, машины, ржали лошади, пыль вокруг столбом. По обеим сторонам дороги стояли цепочками, махали руками, кричали в их сторону «Саламат бошед!», «Рахмати калон!», утирали глаза иранцы. Лавочники, зеленщики, молочницы, парикмахеры, сапожники, банщики, уличные проститутки, нищие, все, кто кормился за счет симпатичных покладистых русских оккупантов, не умевших копить деньги, просаживавших охотно и легко заработанные иранские «туманы».
С короткими привалами колонна продвигалась на север, к морю. В нежноголубых сумерках проехали по свежеполитым, дымившимся теплым паром асфальтовым улочкам Горгана. Проплыли за бортом, растаяли пустынные в этот час базарные ряды, центральный перекресток, на котором стоял теперь английский солдат-регулировщик, осталась позади офицерская гостиница, где размещался интернат, исчез за поворотом домик школы под черепичной крышей в глубине апельсинового сада. С грустью смотрел он на покидаемый навсегда уютный городок, где нашел столько друзей, был влюблен одновременно в семиклассницу Веру Бабенко и жену подполковника Грачевского, имени которой так и не узнал.
«Опять куда-то едем, не можем остановиться», – думал задремывая на груде мешков и баулов, где спали в обнимку мать с младшим братишкой. Проснулся оттого, что кто-то энергично тряс его за плечи.
– Вставай, приехали, – говорила озабоченно мать. – Вещи собирайте!
«Форд» стоял на территории порта. Светило ярко солнце, задувал влажный ветерок. Толпились вокруг, сидели на земле, курили солдаты с запыленными, измученными лицами. Через распахнутые ворота въезжали машины, конные повозки, артиллерийские орудия. Дымили у пирсов буксирные теплоходы, плыли над головой стрелы подъемных кранов перенося на палубы судов громоздкие контейнеры, ящики, спрессованные бунты сена. По наспех наведенным сходням коноводы тащили за уздечки, стегали нещадно плетьми упиравшихся, обезумевших от страха лошадей.
К вечеру эскадра из трех теплоходов, имевших каждый на буксире по три тысячетонных баржи, отвалила с прощальными гудками от причальных стенок Бендер-Шаха.
Он впервые плыл по морю, был переполнен впечатлениями, часами простаивал на палубе. Вокруг, насколько хватало глаз, мерцала раскинувшись на полсвета гнеобъятная нежноголубая стихия. Кружили над головой, пикировали вниз истеричные крикливые чайки. Вылетала внезапно из воды блеснув серебром красавица-рыба, зависала грациозно изогнувшись, падала с плеском вниз. Упорно, не уступая ни метра, словно бы поставив перед собой какую-то цель, неслась вровень с кораблем стая дельфинов.
