Они потянулись друг к другу и крепко взялись за руки.

– С-сын… – продолжал хрипеть Мохнатый, – п-п-прости меня…

С этими словами он раскашлялся и испустил дух. Между тем мужики начали орать друг на друга.

– Чё ты сделал, урод?!

– Заткнись или будешь следующим!

– Значит, хочешь померяться силой?! Давай же, мы с Филиппом монстров гоняли, когда ты ещё сопли пускал!

Всё дошло до драки. Женщины, пытавшиеся разнять дерущихся, попадались под руку. Совсем скоро драка перешла в поножовщину. Упали первые тела, а живые, будто сошедшие с ума от голода и злости, начали нападать на всех, кто стоял на пути. Некоторые даже впивались зубами в шеи, бока и прочие мало защищённые места, выдирая куски плоти. Отец хлопнул меня по плечу, крикнув:

– Надо уходить отсюда!

Мы взяли сумки, подбежали к Жене. Прихватив свой кинжал, я на бегу сунул его в ножны. Обхватив Женю с двух сторон, мы потащили его к себе домой. Запершись там, мы нашли нити, иглу и бинты. Женя кричал, ревел и вырывался, пришлось его связать.

Было бы у нас что-нибудь для притупления боли… Но такой роскоши нам в этой суматохе было не найти. Пришлось зашивать рану без каких-либо вспомогательных средств. Ни я, ни отец не умели накладывать швы, поэтому делали всё топорно. Жене было ужасно больно. Даже сжатые зубы не могли удержать этот дикий вопль. На крик прибежал один из обезумевших мародёров. Он разбил окно и забрался внутрь. Зубы его были красными от человеческой крови, глаза горели белым пламенем. Благо, отец был намного опытней его. Людоед пал достаточно быстро. Мы затащили Женю в подвал, чтобы криков практически не было слышно, там закончили наложение швов. Друг уже не подавал признаков рассудка. Измученный болью и горечью недавней утраты он мог лишь сидеть и повторять под нос:

– Отец… отец… па-п-па…

Мы начали разбирать сумки. Вдруг оказалось, что из всех трёх сумок мы не захватили именно ту, в которой было нарезанное мясо. Мы начали выгребать всё содержимое взятых сумок. Все эти запчасти имели смысл, только когда был жив Владимир Маратыч. Сейчас это просто хлам, всё как он и говорил. Без него мы не спасёмся. Нас постигнет лишь одна участь. Это лишь вопрос времени.

Добравшись до дна сумки, я вдруг увидел мою котлетку. И сразу замер. Голова закружилась, а веки стали тяжелеть. Но миг спустя всё прошло.

– Ну что, нашёл что-нибудь, сын? – спросил меня отец, подползая к моей сумке и заглядывая туда. Увидев котлету, он обрадовался. —Да, отлично! Хоть что-то, да поедим!

– Её есть нельзя!

– Почему это?! Выглядит неплохо.

– Просто нельзя и всё!

– Слушай, у нас тут голод. Вон, друг твой лежит, без еды умирает. А ты котлету защищаешь!

– Она моя! Моя драгоценность!

– Ну всё, Лёха, хорош!

Отец вытащил у меня из рук котлету. Я, будто уведя мысли в туман, набросился на него. Все чувства испарились. Остался только гнев. Гнев и страх. Страх за любимую котлетку. Пнув меня, отец выбежал из подвала. Я следом за ним. Он стремился к выходу. Подняв лежащий на столе лук, я наугад выстрелил. Стрела угодила в голень. Отец застонал, споткнулся и упал, ударившись головой о стену. Котлета выпала из его рук и упала под окном. Я вынул кинжал, перевернул отца на спину и начал, не переставая, колоть его в горло. Он округлил глаза, начал дёргаться в агонии. Кровь брызгала во все стороны. Меня залило ей полностью. Обернувшись к котлетке, я увидел, что рядом с ней стоит потрёпанная ворона с белым пятном на груди, смотрит на котлетку и жадно облизывает свой клюв.

Я вскочил, чтобы прогнать её. Но она была слишком голодна, чтобы бояться людей. Я не успел… Она быстро взяла клювом котлету и вмиг сожрала её… Я в ярости схватил птицу, поднёс её к себе, со злостью посмотрел ей в глаза. И тут я испытал то чувство, которое ощущал, когда на меня смотрит котлетка. Я осознал, что котлетка вселилась в птицу, чтобы сделать нам обоим лучше. Сама теперь она может улететь, когда почует опасность, потом вернуться. А я теперь могу поговорить с разумным существом, одновременно с моей любимой.

Отныне мы жили втроём: я, Женя и Птичка-Котлетка. Жили мы хорошо, мяса отца и того мародёра хватило на долго. Тем более Женя больше ничего не ел, просто сидел на месте и молчал. Какой хороший друг!

Птичка и я тоже многого не требовали. Чтобы скоротать время, я иногда читал им книги. Одну и Жене дал почитать, но он даже её не взял. Видимо, не хотел глаза напрягать. А-то у него они такие бледные. Видно, устал…

Мы смотрели в окна. Повсюду бегали люди, только вместо улыбки на лицах у них был зверский оскал. Они думали только о поиске еды. Неужели я единственный человек в этом месте, который еще не утратил таких чувств, как любовь и сострадание… За это время в посёлке уже почти не осталось людей. Некоторые передохли от голода, забившись в угол. Некоторые от рук других людей. А пытающихся выбраться из этого округа ждала участь похуже – они были разорваны голодными леопардами.

Пара дней, и мы оказались единственными в посёлке. Но вдруг моя Птичка-Котлетка заболела, причём очень серьёзно. Я пытался ей помочь, но она слабела с каждым днём. Ей становилось всё хуже, как и мне. Ведь я любил её всем сердцем, любил её больше, чем кого-либо в своей жизни.

Я должен был её спасти. Нужно было сделать инъекцию. Найдя шприц, я наполнил его лекарством. Лекарство я сделал сам. Растолок активированный уголь, смешал его с водой. После инъекции птичке лучше не стало. Спустя день она задрожала, начала задыхаться. Неужели это конец? Неужели я потеряю любимую из-за какой-то болезни? Моя Птичка… моя Котлетка…

Птичка скончалась. Я просидел в слезах много часов. Решив подышать воздухом, я вылез из подвала, вышел на улицу и вдохнул полной грудью. Выдохнуть спокойно у меня не получилось. Я раскашлялся, у меня будто ком из горла вылетел. Я снова вдохнул и опять. Наконец, откашлявшись, схватился за голову. Я будто пробудился ото сна. Рассудок вернулся ко мне. И, провернув все события в голове, я побежал назад. В подвале на столе лежала мёртвая птица с подбитым крылом. Раньше этого не замечал… Я взглянул на Женю. Но это уже не был он, лишь его труп. Рана загноилась, он умер в муках, не в силах ничего сделать или сказать. Он потерял рассудок ещё тогда, когда мы зашили ему рану. Я даже этого не заметил, ведь был увлечён… чем? «Любовью» к… котлете? Что вселилась в птицу…

Любой посчитает это бредом. Теперь и я так считаю. Птица не уходила, так как не могла улететь, а до окна, единственного для неё выхода, она не могла достать. А не потому, что котлета вселилась в тело птички… И умерла птица как раз оттого, что съела котлету. Кто знает, сколько времени она лежала в том контейнере в лаборатории… Получается, всё, что я делал в последнее время, – было бессмысленно… Всё, во что я верил – ложно. Но что свело меня с ума?

Я подумал и снова взялся за голову. Тот газ, которым я надышался перед уходом из лаборатории! Должно быть, это его действие. И только сейчас оно наконец прошло. Но уже слишком поздно. Зачем я вообще полез к приборам?.. Наверное, думал, что мальчик в таком возрасте, почитав старые газеты и книжки, сможет исправить всё в один миг. Ну что за дурак… Эта ошибка стоила многих жизней. Жизни Жени, жизни моего отца. Подумать только, я убил собственного отца из-за любви к котлете… Но это была не любовь, а лишь иллюзия, вызванная газом…

А также я мог бы спасти многих, попытавшись успокоить беспорядок, показав людям, что мы принесли из лаборатории. Возможно, мы смогли бы собрать приборы, начать их использовать. Владимир Маратыч считал меня своим учеником. Он верил, что я бы разобрался, стоило почитать инструкции, принципы работы и прочую теорию. Но я был ослеплён по своей же вине. И по моей вине погибли все…