Помимо этого, офис наполнен еще парой десятков сотрудников. Всех их будет вымывать течением времени и денег, ну а я буду представлять их в порядки появления и убывания, если понадобится. Итак, приступим с богом, приступим к новой работе и взрослой, со всеми вытекающими последствиями, жизни.
Удивительное пиво Грольш.
Первое лето моей трудовой деятельности выдалось на редкость жарким. Я не помнил еще такого тяжелого, невыносимого лета. Три месяца температура не опускалась ниже тридцати. Ночами жара спадала всего на несколько градусов, ветра, дождя, ничего не было. Дома раскалились и не отдавали жар за недолгую душную ночь. Открытые настежь окна не приносили облегчения. Утренняя прохлада не наступала. Вареный народ медленно плелся на остановки. Среди вялой толпы плелся и я. В голове кирпичом лежала ночь, проведенная почти без сна и тяжелое знание неутешительного прогноза погоды на ближайшие недели.
Не легче было и от новой перспективной работы. Помимо бесконечного каталога запасных частей, который меня посадили переводить, набирать и верстать, Упырь загрузил совершенно безумными с точки зрения меня тогдашнего, делами, как то: отправкой бесчисленных факсов с прайсами и запросами, сбором пакетов документов, счетов-фактур и накладных и прочей работой менеджера отдела продаж на экспорт. «Бумажка», презрение к которой, с детства воспитывала юношеская литература, стихи поэтов-коммунистов, и КСП, вдруг стала «документом». И этот документ вдруг стал самой важной частью в моей жизни. Но самым невыносимым было то, что меня нагрузили коммерческими заданиями, которые я должен был решать с голосами по ту сторону телефонной трубки. В голосах слышалось иногда коварство, иногда злое презрение, а чаще высокомерная снисходительность. Я должен был продавать. Находить способ заставить незнакомого мне человека расстаться со значительной суммой денег за железный агрегат сомнительного пост – советского качества.
– Все твое будущее от продаж, – сказал мне Упырь и я понял, что истории про поедание дерьма на пути к успеху, о которых читал в книгах, про капиталистическую действительность, ожили и стали актуальны и для меня.
Каждое утро, выходя из троллейбуса, я шел в офис с тяжелым чувством. Слава богу, думал я, что у меня были задания по переводу, и меня не уволят сразу, за полное отсутствие азарта продавца и моральное несоответствие миру торгашей и бизнесменов и их простыми и отвратительными рефлексами. Моя интеллигентность и «возвышенность» (противно так писать про себя, но тогда это была правда), явно не соответствовала типажам новых коллег, их разговоры казались примитивными и пошлыми, такими же, как и их цели в жизни. Но что тогда я делал среди них?
Войдя в офис, я попал в волну очередной дискуссии начатой Бочаряном. Боча регулярно становился объектом насмешек из за баек, которые он любил травить, это были и завиральные теории пост-советской псевдонауки, и рассказы про стаю кроликов, переплывших Атлантику, и про его кота с интеллектом хомо сапиенс, и про то как Боча выдавал себя за подводника, чтобы попасть в ресторан на день ВМФ, и про его знакомства с Рэем Чарльзом и московской Мельпоменой, про его внебрачных детей в Европе, и про все, до чего мог дотянуться и что мог переиначить его неспокойный разум. Бочарян, взлохматив поседевшие вихры постаревшего сорванца, хрипло пытался доказать свою безумную правоту, а народ смеялся и крутил пальцем у виска. Боча был белой вороной, почти как я, но значительно старше.
С другой стороны, Бочу рассматривали как полезного менеджера, ведь он имел язык без костей и умение уверенно доказывать любую чушь. С незнакомыми людьми это часто работало, и было важно для продаж.
Следующим необходимым качеством была наглость. Способность действовать локтями в своих интересах. Навык, которым во времена моего детства отлично владели продавцы овощных, мясных и ликере-водочных магазинов, и который осуждался в правильных книгах и фильмах. Наглый анти – герой в них всегда терял. В новой жизни, терять стали те, кто в серьез воспринял эту мораль и не предпринял ничего для самосовершенствования способности плевать на окружающих. Упырь требовательно шептался с Посторонним В. о новой иномарке, Дубовир с Козлом похохатывая, получали дополнительные командировочные на «отдых» – то есть на проституток, Эполет с Пуговицей деловито отгружали в багажники мешки сахара, ящики консервов, шины, да и вообще, все что бог ни пошлет в вагоне с бартером. Я же постеснялся попросить лишние сто пятьдесят рублей к зарплате, и копил на музыкальный центр. Музыка была для меня той отдушиной и целью в жизни, о необходимости которой мне твердили с детства.
Когда-то, во времена школьной юности я увлекся роком, настоящим, первобытным, мощным как ядерный взрыв. Роком 60-х во всей его юности и красоте. Дело было так. В археологической лаборатории, где я бывал в качестве кружковца, лаборант Митя заводил проигрыватель каждый раз работая с фондами. Как-то вечером, я сидел бессмысленно разглядывая схемы погребений и думал, что археологом я наверное не стану. Играла пластинка группы Роллинг Стоунз из серии «Архив популярной музыки». Первая сторона не оставила в моей душе никаких следов, я любил бардов, Наутилус Помпилиус и не понимал как можно играть что-то интересное на трех гитарах и ударной установке. Первая сторона закончилась, Митя встал, подошел к проигрывателю и перевернул пластинку.
Сначала раздались шипение и скрип, а потом…
“What a drag it is getting old!” – вскричал из матерчатого динамика Мик Джагер и во всем моем организме, случилась мгновенная как удар или приятный сердечный приступ перемена. Я внутренне задрожал и понял, что эта песня и музыка – самое настоящее и непостижимое из того, что я знал. Еле дождавшись положенного времени, я выбежал из лаборатории, доехал до музыкального магазина, купил пластинку за 3 рубля 40 копеек и слушал ее дома весь вечер. В тот день я понял, что меня действительно интересуют в жизни.
Звонок факса вернул в действительность. Глянцевая бумага, испещренная графитовыми цифрами и таблицами, поползла на свет божий. Очередной прайс, нужно было бережно подшить в соответствующую папку, желательно при этом изучив и запомнив цены.
А за окном в жаре набухало густое зеленое лето, пятница подходила к концу.
–Сегодня можешь уйти пораньше, – милостиво бросил Упырь.
– Очень кстати, – подумал я и быстро собравшись, вышел на свободу.
Я шел по летнему городу. Зелень оттеняла дорогу, и путь мой был легок и лежал он в квартал старых домов, студенческих общежитий, разрисованных ржавых гаражей и тропинок среди сирени, в археологическую лабораторию педагогического института. Там меня уже ждал старый друг и собутыльник лаборант Митя. Тот самый, что поставил пластинку, определившую мои вкусы на всю оставшуюся жизнь, единственный человек с которым я мог обсудить последние соображения по поводу музыки почти забытой поколением. Вообще-то, лаборантом Митя уже не был, а напротив, был преподавателем в коммерческом вузе. Несколько лет мытарств по музеям с мизерными зарплатами и должностями младших сотрудников для него завершились счастливым трудоустройством и почти достойным положением коммерческого преподавателя, впрочем, денег, как и мне, ему платили пока мало.
Лаборатория встретила подвальной прохладой. Из фото-каморки слышалась песня Боуи про Звездную Пыль, в коридорах царил полумрак, камерные воспоминания, мелодия и голоса незнакомых студентов в чайной.
Давно, в годы экзальтированной юности кто-то сказал мне, что Дэвид Боуи – гений и классик, что Дэвида Боуи должен слушать и почитать каждый просвещенный меломан. Естественно, после такой характеристики я полюбил Дэвида Боуи всей душой, а чуть позже, получил возможность слушать его записи. Каждый раз, когда я приносил домой новую кассету с очередным Боуиным альбомом, мне предстояла большая работа – дослушать, прочувствовать и полюбить очередной пример творчества Дэвида. Не скажу, что это было просто. Наиболее частой реакцией на каждую новую запись были недоумение, разочарование и непонимание того, что миллионы людей нашли в этой нудятине. Однако, как усердный меломан я не останавливался перед трудностями. Слушал Боуи снова и снова, до тех пор, пока не привыкал и не начинал верить, что передо мной действительно великий образец музыки. Наверное, когда-то давно, Давид смог вот также убедить кого-то важного и заставить поверить в его творчество, тот в свою очередь заставил так думать других, далее цепная реакция просто прокатилась по миру не оставляя не вовлеченным никого.
