– Так ты, святой слуга божий, говоришь по-персидски? – на ходу полу-спрашивает, полу-утверждает царь.
– Нет, благородный Эгей, но я говорю по-египетски и могу объясниться на арамейском. А вот товарищ мой Орнит знает и персидский, и коптский, и даже этрусский. Иначе нам нельзя… Но скажи мне, с каким вопросом ты желаешь обратиться к оракулу?
Эгей отвлёкся было, разглядывая диковинки наоса, где уже побывал с десяток лет тому назад, однако сосредоточился и чётко выговорил давно заученное:
– Даруют ли благие боги мне сына-наследника?
Жрецы переглянулись, потом один за другим скрылись за постаментом статуи Зевса-Мойрагета. Эгей помнил, что там спуск в запретный адитон. У него перехватило дыхание, в ушах зазвенело, перед глазами поплыли полупрозрачные червячки. Да стоит ли так волноваться? Он прожил бездетным столько лет, доживёт как-нибудь без сына оставшиеся годы… И зачем зубами держаться за царство, можно ведь устроить свою жизнь и в изгнании, если вывезти сокровищницу. Да, если спасти от злых племянников сокровищницу, а с нею излюбленные ложа и сундуки…
– Благородный Эгей! Оракул соизволил ответить на твой вопрос. Однако ты подожди ещё немного.
Серая пелена растаяла окончательно – и вот они, оба жреца. Скрываются за жертвенником чёрного мрамора, шушукаются там, будто две кумушки, даже покрикивают друг на друга. Наконец, выходят. Выпячивают животы перед царём, и названный Орнитом начинает, завывая, декламировать. У царя Эгея шумит в ушах, он просит повторить.
– Изволь, благородный Эгей. Прорицательница велела тебе не развязывать нижний край своего бурдюка, пока не вернёшься в свою страну. А для того, чтобы ты навсегда запомнил её доленосный ответ, вот, мы изложили его стихами:
Нижний конец бурдюка не развязывай, царь благородный,
Прежде, чем достигнешь ты Аттики славной.
Царь Эгей повторил вслух двустишие несколько раз бездумно, заучивая. И только после этого наклонил голову:
– Благодарю всезнающего бога Аполлона и его жрицу, наследницу великой Фемонои, за доленосное мне пророчество. И вас благодарю, мудрые жрецы.
На самом деле, получив прорицание за свои дары и немалую плату, царь далеко не был уверен в его судьбоносности. Чтобы немедленно разобраться, он, отойдя от храма, нашёл камень в тени от старого платана, уселся на него – и тут же невольно втянул голову в плечи. А вдруг к нему сейчас подбежит какой-нибудь разозлённый старикан и завизжит что-то вроде: «Да на сем святом камне Аполлон отдыхал после победы над Пифоном! Ты совершил жуткое святотатство, иноземец!». Однако обошлось, да и платан шелестел свежей листвой успокаивающе.
Итак, нельзя развязывать бурдюк внизу, пока не закончится путешествие. Почему именно бурдюк? Идёт ли речь о настоящем бурдюке? Тут царь Эгей установил, что над ним уже некоторое время склоняется его раб-виночерпий, старенький Комм, левой рукой прижимая к груди кратер с кипрским вином, только что смешанным с водой, а правой протягивая красиво расписанный глиняный скифос, любимую чашу царя. Мгновенно возникшую жажду царь поспешно залил двумя скифосами вина – прохладного и удивительно вкусного после двухдневного воздержания.
В голове у царя Эгея тотчас же прояснилось, и он прикрикнул:
– Бурдюк принеси!
И вот перед ним бурдюк с вином, полный на три четверти. Деревянной пробкой закупорена правая передняя ножка этой вывернутой наизнанку шкуры ягнёнка, стало быть, нижний конец вот он. Это место, где была задняя левая. Тут трубочка завязана – да так крепко, что изнеженным царским пальцам уж точно не развязать. А если бы удалось справиться с хитрым, навсегда затянутым узлом, что тогда? Вино вылилось бы, только и всего. И что всё это в таком случае означает?
– Убери! И налей ещё чашу.
Царь Эгей покинул гордые Дельфы и спустился в долину, так и не разгадав смысла сказанного Пифией. Он не очень был тем огорчён по нескольким причинам. Прежде всего, его радовало, что стихи, сложенные жрецами, не сильно исказили слова пророчицы. Кроме того, он не собирался развязывать никакие узлы на бурдюке, а это означало, что прямого нарушения запрета Пифии мог, во всяком случае, избежать. А самое главное, путь свой домой царь Эгей проложил не только через Коринф, богатый и развесёлый портовый город, но и через Трезен, где царствовал его давний друг Питфей, известный мудрец тех времён. На светлый разум догадливого царя Трезена незадачливый посетитель Дельфийского оракула очень надеялся.
Если не сокращать дорогу, переплыв Саронический залив, то Трезен примерно на полпути от Дельф до Афин. Пеший переход к нему, среди всё ярче расцветающей весенней природы, от цветущего миндаля к цветущим яблоням, казался царю Эгею весьма приятным – пока не вспоминалось ему, садня в душе занозой, неразгаданное пророчество Пифии. Было ему также немного обидно. Ведь, сражаясь в молодости плечом к плечу с Питфеем, славился он как воин ничуть не хуже друга, а потом сумел добиться и царства даже более обширного, чем у Питфея. Вот только, в отличие от него, не прославился как мудрец и остроумец. Однако кого в том теперь винить, кроме самого себя? И себя стоит ли винить, если таланты людям даруют боги?
В виду Трезена, красиво освещённого заходящим солнцем, царь Эгей приказал устроить малый привал и, чтобы предупредить друга, отправил вперёд виночерпия Комма, при переодевании бесполезного. Пока облачали его в чистый шёлковый хитон, пока обматывали заново богато украшенным гиматием, а на голову надевали лавровый венок, как подобает возвращающемуся от оракула, поглядывал царь Эгей на зелёную долину, где раскинулись бедные храмы и дома города, созданного почитай наново его другом о Питфеем. Правнук Зевса, внук Тантала и сын прославленного в веках Пелопа, Питфей после смерти брата своего Трезена соединил два города в Арголиде, Гиперею и Анфию, известную ещё как Посейдонида, и назвал новый город-государство в честь покойного брата. Эгей помнил рассказы путников о том, что поле, разделявшее некогда Гиперею и Анфию, остаётся наполовину незастроенным, а дорога между ними зеленеет травой. В сравнении с древними Афинами, Трезен казался царю Эгею городом-младенцем.
Царь Питфей оказал другу честь и встретил его на полпути от своего дворца до околицы. Давние приятели обнялись, похлопали друг друга по бугристым плечам и отправились во дворец. Гость отказался прилечь в отведённом ему покое, тем более, что наступило время обеда. Наевшись, друзья сполоснули руки, расположились на своих ложах поудобнее и перешли ко второй части традиционного пира – к симпосиону, а по-простому, к попойке. Совершили возлияния Афине и Посейдону драгоценным книдским вином, затем, утолив им же первую жажду, а заодно и раздразнив её, они принялись беседовать, потягивая местное вино Афинтитес, сладкое и душистое.
Улучив время, царь Эгей продекламировал, как сумел, ответ Пифии на свой вопрос и попросил у друга совета. Царь Питфей попросил его как можно точнее воспроизвести вопрос оракулу и ненадолго задумался. Потом сморщил в усмешке своё круглое лицо и спросил, словно о какой-то безделице:
– Послушай, дружище, ведь ты сам по дороге сюда разгадывал иносказание почтенной Пифии. Расскажи мне, что у тебя получилось?
– Изволь, друг мой Питфей, – и перед тем, как продолжить, царь Эгей сделал добрый глоток. – Но моя разгадка, как я сам понимаю, неудачна. Если развязать узел на нижнем конце бурдюка… А кой демон стал бы развязывать? Я бы отрубил узел мечом! Так вот, оттуда струёй полилось бы вино. Или другая жидкость. Вода, масло. Что там ещё наливают в бурдюки? Молоко?
– И что это тогда напомнило бы? – снова усмехнулся Питфей. – И какова, стало быть, твоя разгадка?
– Не за твоим роскошным угощением вспоминать мою догадку, друг! Ясно, что речь может идти только об обильном мочеиспускании, вот что меня смутило. Я ведь спрашивал не о том, как отворить путь для моей мочи. У меня с этими делами, слава Асклепию, всё как надо. Не могла же Пифия насмехаться надо мной, царём, как никак – и за такие богатые дары и жертвы! И, конечно же, это чепуха – запрещать мне мочиться, пока не доберусь до Аттики. Где такое видано?!
