И к тому же я решила изменить своё меню. Не из-за Киллиана Куинна.

Или в основном не из-за него.

А потому что я сама себе хозяйка и могу делать всё, что захочу. Критика Киллиана могла быть полной чушью — или по большей части чушью, — но в одном он был прав. Я могла бы постараться лучше. Я могла бы быть лучше.

Я позволяла себе обходиться лёгкой едой, потому что боялась потерпеть крах. Я боялась давить на своих клиентов, боялась, что они не вернутся, если еда не будет привычной и простой. Я была слишком труслива, чтобы быть шеф-поваром, которым хотела быть, и поэтому позволила себе осторожничать и отделаться посредственностью.

Отвратительное чувство поселилось в груди. Я не хотела признавать стыд, который пронизывал меня насквозь, словно черви в песчаной грязи. Или смущение.

Это даже было не смущением. Это было полным унижением.

Киллиан Куинн попробовал мою еду под ложным предлогом и посчитал её некачественной.

Обнаружил, что я недостаточно стараюсь.

Обнаружил, что весь мой бизнес сплошной недостаток.

Боже мой, я не чувствовала себя так дерьмово с тех пор, как... ну, ладно, это было не так уж и давно. Но я ненавидела это чувство. Я ненавидела это не меньше, чем чувство, которое опустошало мою грудную клетку и бурлило в животе. Моё тело казалось пустым, бескостным и бескровным, ничего, кроме пустой оболочки, которая ни черта не могла сделать правильно. Слова снова и снова звучали в моей голове, а мысли путались, так и не сформировав полезных идей или связанных предложений.

Раньше больше всего меня ранило мнение Дерека. И всегда по той причине, что это относилось лично ко мне. Я была недостаточно хороша. Довольно симпатичная. Достаточно умная. Я никогда никем не стану. Толку из меня никакого. Ничего не достигну. Все мои человеческие достоинства некомпетентные.

По крайней мере, я могла бы назвать это попыткой манипулировать и контролировать меня. И я это позволяла. Я позволяла этим уродливым, грязным словам исказить мой дух, пока меня не скрутило так сильно, что пришлось выпутываться.

Оскорбления Киллиана были далеко не так ужасны. Он оскорбил меня на профессиональном уровне. Он взял мои надежды и страхи, и бросил их мне в лицо. И он вызвал меня на дуэль.

Но он не посвятил годы тому, чтобы сломить меня. Он не поймал меня в ловушку в своём мире, где он мог отравить меня, где он мог направить меня на медленную смерть. Он не мучил меня.

Он просто разозлил меня.

У меня было два дня, чтобы закончить новое меню и доказать ему, что он ошибается. И я это сделаю.

Я докажу, что они оба ошиблись.

— Неужели это спящая красавица, — хриплый голос отца поприветствовал меня на кухне.

Он стоял у раковины. На полпути ко рту зависла купленная в магазине датская булочка.

Я сморщила нос от вида бакалейной еды, но ничего не сказала ему, потому что эти булочки были его абсолютным фаворитом. Картина моего отца, одной рукой опирающегося на потёртую раковину, а другой держащего какую-то разновидность булочки, крошки которой опыляют его подбородок, была одной из тех, что я всегда буду помнить. Это был мой отец.

— Извини, — пробормотала я сквозь зевок. — Я не привыкла работать так поздно.

Он подмигнул мне.

— Я помню те дни. Они путают твои внутренние часы. Всегда было странно пить пиво в семь утра. Но опять же, ты не можешь закончить рабочий день без пива, — он прикончил вторую половину своей булочки одним укусом. — Раньше это была настоящая дилемма, — его слова были приглушены из-за забитого рта, а глаза были такими задумчивыми, такими яркими и глубокими от прожитых лет, опыта и мудрости.

— Вряд ли мне сложно будет решить.

Папа усмехнулся.

— Да-да, у меня тоже никогда не возникало особых трудностей с принятием решений. Кроме того, если возьмёшь низкий градус, спиртное тоже можно рассматривать как завтрак.

— Так вот как это работает?

Я улыбнулась ему и направилась к холодильнику. Я дотянулась до апельсинового сока и едва смогла удержаться, чтобы не щёлкнуть крышкой и с жадностью выпить прямо из пачки. Отчасти из-за жажды и из-за старых привычек, которые никуда не делись. Я и подумать не могла, что мне придётся вернуться домой в двадцать шесть лет, и в том, чтобы пить прямо из пачки, было нечто такое, что пробуждало во мне четырнадцатилетнего ребёнка.

— Какие планы на сегодня? — спросил папа после того, как вымыл и вытер руки.

— Я даже не знаю откуда начать, — сказала я ему. — Хочу поговорить с несколькими поставщиками, и в интернете вычитала про фермерский рынок. Хочу туда заглянуть.

— При этом ты сегодня вечером открываешься, да?

Я покачала головой и с наслаждением сделала большой глоток апельсинового сока из стакана.

— Неа. С четверга по субботу. Пока что.

— Не хочешь поужинать сегодня со мной? — поинтересовался он. — Мы можем сходить на набережную и перекусить тако в том местечке, что ты любишь.

Беспокойство расцвело внутри меня, быстро пуская корни и распространяясь под кожей.

— Ты уверен, что готов к этому?

Он отмахнулся.

— Я в порядке. Кроме того, разве ты не слышала о целебных свойствах тако? Для кого-то такого умного, ты меня иногда удивляешь.

В его глазах появился блеск, и я не удержалась и рассмеялась.

— Знаешь, я о таком раньше не слышала, но кто я такая, чтобы спорить с медициной?

— Читаешь мои мысли. Пригласи брата. Он будет ревновать, если мы снова оставим его в стороне.

— Снова?

Мой отец указал на кухню.

— Ты же знаешь, все потому, что ты живёшь здесь со мной. Ему кажется, что он что-то упускает.

У меня отвисла челюсть.

— Он не живёт здесь потому, что у него есть своя собственная квартира. И потому что он может содержать себя благодаря своему бизнесу. К чему тут ревновать?

Папа издал многострадальный вздох.

— Ну, ты же знаешь своего брата. Он чувствительнее, чем ты.

Я снова рассмеялась и почувствовала себя ободрённой его неожиданным всплеском энергии.

— Это правда, — согласилась я. — Хорошо, я приглашу бедного, изнеженного брата на вечер тако. Тогда я лучше пойду. У меня много дел, а времени совсем мало.

— Не спеши ради меня, малышка. Я могу съесть и поздний ужин.

Я позволила ему увидеть, как закатила глаза.

— Папа, поздний ужин для тебя — это половина пятого. И у меня всего три часа, чтобы выполнить все задания и ненадолго заскочить в фургон.

Он снова жестом погнал меня прочь.

— Тогда давай, прочь отсюда.

Я поцеловала его в щёку и схватила сумочку со стола.

— Люблю тебя!

— Люблю тебя, — отозвался он. — И не забудь о своем брате!

Я пообещала позвать Ванна и направилась к выходу. Из-за летнего зноя в городе было душно. Гудрон на улице начала таять, и в воздухе пахло металлом и потом. Я моргнула от агрессивного дневного света и застонала в смирении. Кофе стоял на вершине моего списка.

До Европы у меня был приличного размера сберегательный счёт. Это не были сбережения для выхода на пенсию, но они привели меня в Амстердам и помогли финансировать моё путешествие к самопознанию. Когда я приехала туда, я убедила себя, что буду работать в лучших ресторанах в лучших городах и сохраню свои сбережения, так что мне не о чем будет беспокоиться.

На самом деле мне предстояло столкнуться с проблемами связанными с визой и незнанием иностранных языков. Так что я вела свой путь через самые посредственные кухни в городах, которые имели солидные хостелы, и работала везде, где кто-то был готов заплатить мне наличными в конверте. Тем не менее, я увидела и испытала много чего.

Сон в стрёмных общежитиях и работа на ещё более худших кухнях — это было не то, зачем я туда отправилась, но я бы не променяла этот год ни на что.

Когда я вернулась домой, папа вложил немного капитала в меня, чтобы я открыла "Гурманку". Он обналичил свой пенсионный фонд, так как он утверждал, что больше не нуждается в пенсии и сказал мне, что это моё заранее полученное наследство. Я использовала то, что осталось от моего банковского счёта и приличного размера бизнес-кредит, чтобы заполнить пробелы. Я заработала деньги за выходные, но у меня были ссуды, счета и расходы.