– Да, только в таких местах я и чувствую себя по-настоящему свободным. Словно путешественник, приехавший в незнакомый город. Гостиница помогает сохранить иллюзию утраченной свободы. Вот так посидишь здесь – и, поневоле, забудешь, что утром тебя опять ожидает казарма с её потоками ругани и кулачной учебы. А, вообще, если честно, никакого будущего, для себя, в армии я не вижу. Ну, разве что, мне дадут какую-нибудь очень интересную службу. К примеру, на воздушном корабле «Илья Муромец». О подвигах наших авиаторов так увлекательно пишут! Да и, по-моему, будущее именно за покорением неба!
– Вполне возможно. Но не в такой форме, как сейчас, – покачал головой Татлин – подобно Хлебникову, человек громадного роста со светлыми волосами и простым выражением лица. – Слишком уж нынешние аэропланы смахивают на тупиковый путь развития воздухоплавания.
– Почему?
– Ну, посуди сам, Велимир. Что в современных «фарманах» и «моранах» от птиц? Да ровным счетом ничего! Обшивка жесткая, а у птиц, напротив – оперение мягкое, пластичное. Оттого они и могут парить часами, практически не затрачивая усилий! Вот я и хочу, основываясь на их анатомии, создать совершенно новый летательный аппарат. Легкий и гибкий, человек, в котором, не будет праздно сидеть в кожаном кресле, а располагаться лежа, подобно пловцу. И управлять руками и ногами!
– Хм, а какой же двигатель будет стоять на вашем аппарате? – наконец, отважился подать голос Степан, целиком захваченный разворачивавшейся перед ним новой грандиозной мечтой.
– Ясное дело, что не бензиновый! Я полагаю, что педального привода, при всей легкости конструкции, будет более чем достаточно! Типа, как на велосипедах. И летать на нем следует учить сразу с восьмилетнего возраста. Словно птенцов, ставить детей, так сказать «на крыло»! Пусть привыкают! Вот когда у каждого будет свой собственный летательный аппарат, тогда мы и придем к светлому будущему!
– Полностью с тобой согласен, Володя! – незаметно подмигнул остальным Хлебников. – А как же ты планируешь назвать свой чудо-аппарат?
– Как? Ну, хотя бы, «летатлин»!
– Звучит оригинально. Это, получается, производное от слова «летать» и твоей фамилии?
– Получается, так, – скромно потупился художник.
– Хвалю. Жаль, только, что ни одного экземпляра «летатлина» пока не построено. Придется проситься на «Илью Муромца»…
Разговор этот имел весьма необычные последствия. Отсидев, в очередной раз, на гауптвахте, Хлебников подбил Степана составить ему компанию в написании рапорта о переводе в эскадру тяжелых бомбардировщиков. Получив его, командир полка чуть не лишился рассудка:
– Да они что, шутки шутить вздумали?! – задыхаясь от душившего его гнева, воскликнул тот. – Хороши авиаторы, ничего не скажешь! Один толком в ногу, до сих пор, ходить не научился, другой тоже хорош, с его церковно-приходской школой! И они ещё о нашей гордости – эскадре «Муромцев» заикаются! Ничего себе! Да надо мной вся армия смеяться будет, если я таких клоунов туда направлю! Нет, нет и ещё раз – нет!
Хлебников, впрочем, если честно, на иной ответ и не рассчитывал. Поэтому он, параллельно с неудачной попыткой завербоваться в авиацию, обратился к своему другу и соратнику по футуристическому движению Николаю Ивановичу Кульбину, имевшему приравнивавшийся к генеральскому чин действительного статского советника с просьбой о признании себя невменяемым. И тот незамедлительно начал действовать. В конечном итоге, у поэта и впрямь обнаружили «состояние психики, которое никоим образом не признается врачами нормальным» и отправили для дополнительного обследования в земскую больницу в Астрахань. А Степан, с очередным маршевым пополнением, отправился на фронт…
5.
Единственное, в чем порадели бывалому солдату в Царицынском воинском присутствии, заключалось в том, что приписали его к 26-му Могилевскому пехотному полку, входившему в состав «родной» 7-й пехотной дивизии, в мирное время дислоцировавшейся в Воронеже. Правда, перебрасывалась она на усиление другой армии – 11-й, но это было не суть важно, поскольку прежний командующий 8-й армии генерал Алексей Алексеевич Брусилов тоже пошел на повышение и сейчас возглавлял весь Юго-Западный фронт. Так что, воевать Степану предстояло в практически тех же самых местах, что и полтора года назад, да и, к тому же – с хорошо знакомым начальством. Вот только время было иным.
Едва попав в действующую армию, Степан начал замечать первые признаки растущего недовольства, пока ещё, правда, тлеющего под спудом. Нижние чины откровенно устали от войны. Да и в качественном составе войска заметно изменились. Если, в прежнее время, на службу призывали только после строжайшего отбора, то сейчас гребли практически всех. За исключением, разумеется, откровенных инвалидов. Ну и тех, у кого хватало денег и связей, для того, чтобы откупиться от передовой. Не в лучшую сторону изменилось и продовольственное снабжение. О щедрых пайках первого периода войны теперь вспоминали с умилением. Шутка ли, по тогдашним нормам, только на одного солдата действующей армии полагалось три фунта хлеба, фунт мяса и полфунта сала. Вот уж действительно, ешь – не хочу! В шестнадцатом году о подобном изобилии можно было только мечтать. Лишь по большим праздникам серьезно урезанная порция мяса поднималась до привычной фунтовой нормы. Иногда к ней прибавлялись ещё и фунт подсолнечных семечек, одна селедка и полуфунтовая белая булка.
Другим откровением, для вернувшегося из чужих краев Степана, стало то, что стране так и не удалось достичь полного единения, необходимого для окончательной победы над врагом. И немалая доля вины в этом лежала на правящей династии. Царь так и не отважился ввести во всей империи военное положение. И результат не заставил себя ждать. Армия на передовой истекала кровью, в то время как в тылу, практически беспрепятственно работали рестораны, кафешантаны и прочие увеселительные заведения. Гремела музыка, и лишь шампанское, по причине сухого закона, заменялось разносимым в чайниках спиртом. В карты и рулетку спускались огромные состояния, нажитые на военных поставках. С трибуны, превратившейся в настоящее гнездо оппозиционеров Государственной думы, постоянно неслись антиправительственные лозунги. А власть ничего не могла поделать! Царь Николай честно старался угодить всем, почти не прибегая к репрессивным мерам. Но подобная примиренческая позиция только распаляла страсти в обществе. Люди, день ото дня, все больше и больше убеждались в слабости и откровенном бессилии верховной власти. Россия стремительно скатывалась в пучину анархии.
Прибавьте к этому ещё и практически полную вседозволенность отечественной прессы. Во многих газетах, чуть ли не открытым текстом, писалось о бездарных генералах и прямой измене, свившей себе прочное гнездо у трона империи Романовых. Будто бы, всеми делами там заправляет не безвольный царь, а немка-царица в компании с разудалым хлыстом Гришкой Распутиным, около которых так и вьются многочисленные иностранные шпионы. Мокнувшие в окопах и бросаемые в бесплодные кровопролитные атаки простые солдаты внимательно слушали подобные сплетни. В бой идти они пока не отказывались. Но только – пока.
Согласно плану предстоящего наступления, 11-й армии генерала от кавалерии Сахарова отводилась вспомогательная роль. Ближайшей целью ей ставилось прорыв линии неприятельской обороны и овладение городом Броды. Задачи всей 7-й пехотной дивизии и 26-го Могилевского пехотного полка – в отдельности, естественно, были скромнее. К утру 3 июля 1916 года он занимал позиции в районе населенных пунктов Безымянный поселок и Злочевка, готовясь решительным ударом опрокинуть австрийцев и выйти к переправам на реке Липа. Однако в первый день наступления сделать это не удалось. Противник держался крепко, раз за разом, отбивая все попытки прорвать его укрепления. Зато несомненный успех обозначился на другом участке фронта. Соседи справа – Екатеринбургский и Томский полки 10-й пехотной дивизии сумели ворваться в австрийские окопы и взять много пленных. Выполнили поставленную перед ними задачу и 8-й армейский и 5-й Сибирский корпуса, в связи с чем, противник повсеместно начал откатываться назад. Преследуя его, части 7-й пехотной дивизии вышли на северный берег реки Липа в районе деревни Голятин Дольний. Форсировать её, впрочем, с ходу не удалось. Австрийская 46-я пехотная дивизия ещё сохраняла в себе способность к сопротивлению. Да и заранее подготовленная хорошо укрепленная вторая линия обороны немало ей в том способствовала. Поэтому и последующие бои отличались крайним ожесточением.
