Я повернулся и, посмотрев в сторону, откуда доносилось позвякивание вилки, негромко сказал:
– Над лампой кнопка. Если ее нажать, можно будет есть при свете.
Чья-то тень поднялась, и после громкого щелчка над столом зажегся неяркий свет, осветивший худощавую, невысокую фигуру. Спасибо я услышал от Люси.
– Котик, ты такой хороший! – Люся мурлыкала, и надо признаться – ей шло.
– Люся, накормишь нас? – Я решил сразу взять быка за рога.
– А нечем, Котик. Пирожные одни, – она понизила голос, и доверительно сообщила, – вчерашние.
Я повернулся к Мише.
– Будешь пирожные? – Тянуло добавить «вчерашние», но что-то удержало.
– Пирожные?! – Оживился Миша, – Отлично, давай!
И пошел к ближайшему столику. Дойдя до него и ничего по дороге не опрокинув, весело крикнул:
– И чай, Люсь! Зеленый! С жасмином! И с лимоном!
Вздохнув, Люся со слабой надеждой посмотрела на меня, но и я был не прочь залить царившую во рту сухость, поэтому кивнул. Скрипнув стулом, Люся нехотя поднялась и сделала пару шагов к агрегату времен гражданской войны…
Пока Мики наслаждался подсохшим «наполеоном», я разглядывал сидевшего ко мне спиной мужчину, хотя разглядывал не совсем точное слово. Мне вдруг взбрело в голову по осанке, манере и движениям определить, кто этот человек по профессии. Когда-то, в далеком детстве я вычитал у Конан Дойля, как Шерлок и Ватсон проделывали подобные трюки и, не знаю, может травка тому виной, но я просто не мог не смотреть на эту спину.
Судя по сгорбленной спине человек много работал но, сколько я не перебирал профессий, подходила практически каждая. И грузчик, и бухгалтер, и водитель, и писатель. Не подходили повар, моряк, чиновник, военный. Само собой не спортсмен (если только не шахматист или боксер), не бизнесмен, не бандит и не мент, хотя последняя мысль была небесспорной. Человек заерзал спиной, и я поспешно отвел глаза, чтобы увидеть недоуменную физиономию Микки. Он оглянулся и, перегнувшись через стол, прошептал:
– Ты чего туда смотришь?
Я повел подбородком в сторону «спины», и тихо ответил:
– Кажется, это мент.
Мишка чуть не поперхнулся. Точнее, он все-таки поперхнулся, но не насмерть. Так, слегка повылезли из орбит глаза, но это понятно, такой кусок застрял! Я знал, что он не умрет, поэтому не стал устраивать истерику и колотить его по спине. В общем, Микки справился сам и, откашлявшись, посмотрел на меня красными, мокрыми от слез глазами, и сдавленно просипел:
– Кот, ты охренел?! Я чуть не задохнулся!
– Не надо запихивать в себя такие куски, – я пожал плечами, – и паниковать тоже не надо. Я же сказал, кажется. Но могу ошибаться.
Он оглянулся на человека, который надо сказать, за все время его судорожного кашля ни разу не обернулся посмотреть, кто это там надрывается.
– И с чего тогда решил, что мент?!
– Да просто, – было лень объяснять ему свои дедуктивные методы, и я ограничился одним словом, – похож.
Мишка хотел что-то сказать, но его рука поднесла ко рту остаток пирожного, и машинально открыв рот, он проглотил последний кусочек «наполеона».
– Аккуратней, – посоветовал я, – а то знаешь, был у меня один сосед, друган мой…
– Ну, не надо про соседей! – Взмолился Миша.
Он знал. Мои рассказы о соседях, умиравших от странных болезней, но всегда в течение трех дней, надо было записывать, и слегка корректируя, издавать миллионными тиражами, как новое слово в литературе. Но мне было лень это делать, поэтому многие перлы так и остались в том дне, когда я их сотворил. Думаю, навсегда.
– Так вот, зашли мы с ним как-то в кафе, и он заказал пирожное, – я продолжал, не обращая никакого внимания на его мимику, – и прикинь, тоже «наполеон».
– Он умер через три дня? – Спросил Миша в надежде, что страшный рассказ можно закончить раньше.
– Нет, в тот же день – когда мы вышли из кафе, он начал кашлять, упал на дорогу и его переехал автобус.
Микки издал слабый писк, в ужасе уставившись на меня. Я решил, что можно заканчивать рассказ.
– А на следующий день Филимонов пустил «пенку» от Шевченко, и наши пролетели с чемпионатом.
Тишину, наступившую после этих слов, можно было бы назвать могильной, если бы не едва слышимое позвякивание вилки об тарелку. Миша смотрел на меня, и я мог бы поклясться, что он сейчас не здесь, а на стадионе Лужники, на матче сборных Украины и России, и я мог даже назвать минуту, которую он в данный момент переживал.
– Слили хохлам, чего уж, – он явно расстроился, – зато они не прошли словаков!
– Словенцев, – я поправил его, хотя и сам не очень понимал разницу.
– Один хрен, – подытожил Миша, – все обломались.
– Точно.
Мы вздохнули одновременно так, будто всю жизнь занимались синхронным плаванием.
– Постой, это когда было? – Микки с подозрением смотрел на меня.
– Не помню, в конце девяностых, кажется.
– И сколько тебе тогда было?! – Подозрение усиливалось, что легко читалось в глазах.
– Лет пять, наверно.
– Ты в пять лет ходил с друганами в кафе?! И футбол смотрел?! – Подозрение явно превращалось в уверенность.
– Так мы с мамками были, – нашелся я сразу, – его так убивалась, что с тех пор больше никогда не ела пирожных.
– Ну, ты и брехло! Все, не хочу больше сладкого, – Миша встал и, отодвинув стул, спросил, – ты уже заплатил?
– Заплатил, – мне не хотелось выходить, но внутри было так темно и душно, что казалось, наступила экваториальная полярная ночь, – Люсь, мерси, – махнул рукой молдаванке, та ответила ленивым движением ресниц, и мы вышли из кафе.
– Кот, – восторженно начал Миша, и я догадался, что последует за этим раньше, чем он открыл рот, – может, еще косячок приделаем?
– Микки, мы ж только что курили, – когда он начинал доставать своим нытьем, я называл его этим противным именем, но, похоже, он так не думал, – И потом, не нравится мне этот тип.
Это была слабая точка моего приятеля – он боялся. Много, часто и, как правило, по пустякам. Но измена присутствовала в нем всегда, так что стоило мне заговорить чуть ниже тоном, нахмурить брови или брякнуть что-то вроде, «Нас пасут!», как Микки мгновенно прекращал очередное занудство на очередную тему. Честно признаться, темы его были не особо разнообразны, типа, пожрать, покурить, про футбол поговорить, и так несколько раз по кругу. Вот, собственно, и все его многочисленные пристрастия. Просто периодичность и частот, с которой они менялись, напрягали и весьма активно.
Он неуловимо дернулся и, состроив испуганную рожицу, медленно повернул голову влево, не забыв при этом, втянуть ее в плечи. Слева никого не оказалось и он, словно черепаха слегка высунул голову.
– Нет же никого.
– Он еще не вышел, – я накручивал но, похоже, меня тоже что-то беспокоило. Какое-то смутное предчувствие, внутренний дискомфорт или как оно там называется, но еще в кафе я испытывал непонятное давление в области сердца. Сейчас, несмотря на смену обстановки, что-то по-прежнему тревожило, скребя в районе сердца.
– Это тот, что сидел к нам спиной? – Миша зашептал, чуть не в самое ухо.
Я немного отодвинулся.
– Знаешь, что самое глупое?
– Что? – Миша удивленно смотрел на меня.
– А то, что стоим здесь, как два тополя на Плющихе и рассуждаем, мент он или не мент. Может, пойдем уже? – У меня иногда получается сложить предложение так, что оно мгновенно действует, причем не только на Микки. На маму, например, или соседа Аркашу. Скажу что-нибудь коротко, и мама перестает донимать разговорами о том, что надо было сначала диплом получить, а сосед какое-то время не клянчит «на опохмелочку». И я иду, играю на гитаре, отрываюсь по полной, потому что мне это нравится, а вечером или ночью, или утром прихожу домой, и меня не встречает в подъезде трагичный взгляд Аркаши, а в квартире укоризненный мамин…
Через несколько минут мы уже шагали по Оболенскому переулку в сторону Усачевского рынка. Сам рынок был не нужен, просто рядом с ним стояло высокое здание, в котором было общежитие. Там жил знакомый индус Рамдив, который всегда был не прочь побаловаться травкой, и у него частенько было что-то новенькое. В смысле музыки. К тому же хотелось пообщаться и с другими людьми, а не только с занудой Микки, от которого я уже начал уставать. Впрочем, я от многих людей уставал. Кажется, это называется мизантроп?