День заполнен в основном трепотней: с Моисеевым, с Томашем, с австрийцами, с Васей. Вася, который во втором лагере высказывался о высотном альпинизме в пренебрежительном тоне, теперь, после того, как его подопечные британцы взошли на вершину, выглядит раздосадованным и слегка подавленным. Я понимаю его. Одни и те же события выглядят по-разному из холода штурмового лагеря, из относительного комфорта брезентовой столовой и из уютного кресла у домашнего компьютера. Тогда, в базовом лагере, я казался себе помудревшим человеком, навсегда расставшимся с ребяческой мечтой о «семи тысячах», но теперь я знаю, что пройдёт время, и я попробую снова. Просто потому, что я люблю всё это. За этот месяц я прожил целую жизнь, со всеми её подъёмами и спадами, трагедиями и комедиями, встречами и расставаниями. Самый ценный результат любой экспедиции и любого путешествия заключается в том, что ты никогда не возвращаешься домой таким же, каким покинул его. Ты меняешься, узнаешь новое о мире и о себе. Жизнь, это как езда на велосипеде – стоит остановиться, перестать крутить педали и ты падаешь. Трясина затягивает тебя, мозги твои загнивают, и спустя какое-то время ты уже ни на что не годен. Крутите педали, народ! Не сдавайтесь.

Вечером после ужина, Игорь уговаривает меня купить в складчину поллитровку водки и распить «на прощание». Я упорно сопротивляюсь. Я полагаю, что здесь, на высоте 4000м, после всех тех издевательств, которые я учинил над своим организмом, четверть литра водки окажутся для меня просто контрольным выстрелом в затылок. Стыдно признаться, но я вообще не уверен, что, когда бы то ни было, вливал в свой организм столько спиртного за раз... Одно дело пить в компании, когда можно филонить, и собутыльники будут этому только рады, другое дело – честный поединок «глаза в глаза», когда всё делится поровну до последней капли. «Игорь» – говорю я – "сегодня пятница 13-е. Это плохой день. Я напьюсь до потери пульса, свалюсь по дороге к палатке в ледниковую трещину, сдохну там, как собака, и только ты будешь в этом виноват. Я не шучу!

Год назад, в пятницу 13-го я свалился со скалы и сломал ребро, так что всё это – очень серьёзно". Однако Игорь был неумолим и неутомим в своей решимости попрощаться, как следует. Собственно говоря, когда Игорь в ударе, он может безногого уговорить купить ботинки, а безрукого – перчатки. «А, черт с ним,» – подумал я,– «гулять, так гулять. В конце концов, невозможно приобщиться к русскому альпинизму, не пройдя через пьянку в базовом лагере!» Нам приносят поллитровку, чистую как слеза Алёнушки, и мы выпиваем по первой. Мне становится тепло и хорошо, а после второй я перехожу в то особое состояние, когда поле зрения сужается до узкого круга, которым, как лучом прожектора, я выхватываю лица и детали, необычайно резкие и исполненные глубокого смысла. Слух же, наоборот, становится всеохватным и отстранённым, когда слышишь сразу всех, и каждого в отдельности. Звуки обступают тебя со всех сторон, словно шум морского прибоя. Блаженная улыбка расплывается на моём лица. Когда я пьян, я полон любви и всепрощения.

Мы говорим с Игорем о жизни и о Хан Тенгри, и каждое слово кажется мне полновесным и значительным. После третьей, Игорь наклоняется ко мне с видом человека, решившегося сказать самое главное. «Ян,» – произносит он – «ты не обидишься, если я скажу тебе что-то?» По интимной торжественности его голоса я безошибочно определил, что речь пойдёт о национальном вопросе... «Говори Игорь, я тебя слушаю,» – я важно кивнул головой.

«Ян, я должен тебе признаться, что я знаком со многими евреями, но, за всю свою жизнь, я не встретил ни одного плохого еврея,» – Игорь смотрел на меня с заботливой тревогой. Я склонил голову набок, пытаясь понять, что именно может быть обидным в этом утверждении. Как это нет плохих евреев? Что ж мы не люди, что ли... «Игорь, я не обижаюсь, конечно, но, согласись, такого просто не может быть. Лично я знаю гораздо больше плохих евреев, чем хотелось бы. Не может быть, чтобы ты их не встречал...». «Клянусь тебе!..» – горячо говорит Игорь, – «у меня их в знакомых знаешь сколько было?!» «Игорь,» – говорю я, – «ты просто обязан приехать ко мне в гости в Израиль. Я приглашаю тебя. Я покажу тебе Иерусалим, Мёртвое Море, каньоны Негева и множество плохих евреев. Я обещаю тебе целые залежи плохих евреев!»

«Я не могу,» – Игорь кивает головой с пьяной печалью, – «Я обещал повезти свою семью в Египет, и я должен выполнить обещание». Я продолжаю настойчиво его уговаривать, и после четвёртой он восторженно взмахивает рукой: «Ну его в задницу, этот Египет! Поедем в Израиль, в каньоны Негева!...» Я радостно взглядываю на молчаливого Витю, который не участвует в нашем разгуле. «Смотри, Витя,» – гордо говорю я, – «у нас настоящий пьяный базар!». Витя смеётся. Мы выходим с Игорем из столовой, бережно придерживая друг друга. «Я провожу тебя до палатки, чтобы ты не упал в трещину,» – серьёзно говорит Игорь. «Не надо, Игорь,» – говорю я – «я в полном порядке, я трезвее мусульманина на исходе Рамадана». «Нет,» – говорит Игорь, назидательно подняв палец, – «сегодня пятница 13-е, и я должен доставить тебя к палатке в целости и сохранности...»

Даже в глубоко нетрезвом состоянии я понимаю, что спорить с ним бесполезно. Пока мы с ним бредём к моей палатке, я убеждаюсь, что Игорева система навигации пострадала сильнее моёй. «Игорь,» – говорю я, – «а как ты теперь доберёшься до своей палатки? Идём, я провожу тебя к ней...» «Нет,» – решительно возражает Игорь, выставив перед собой руку в протестующем жесте, – «я в порядке, и абсолютно всё соображаю». Я смутно подумал о том, как мы проведём всю ночь, по очереди провожая друг друга от палатки к палатке, и отказался от этой затеи.

По правде говоря, я не надеялся, что проснусь после вчерашнего, а я не только выжил, но даже встал утром на удивление свежим и бодрым. Более того, даже пятна в глазах, досаждавшие мне последнее время, куда-то пропали. Я подумал, что возможно Игорь прав, и я просто ещё себя не знаю.

Я допаковываю остаток вещей в свой большой рюкзак и в баул Эяля, который он мне оставил с просьбой вернуть в Израиль. Вернувшись в базовый лагерь, я нашёл в палатке записку от Эяля, в которой он выражал сожаление по поводу того, что нам так и не удалось встретиться и объяснял, что он собирается поехать на Иссык-Куль в компании трёх канадцев, с которыми он тусовался на седловине.

В отличие от меня, он вовсе не возвращался домой после Хан Тенгри, а имел на руках билет в один конец по маршруту Тель-Авив – Алматы – Дели. Как-то раз, я спросил его, сколько же времени он собирается провести в Индии. «Пока злость не пройдёт...» – задумчиво произнёс Эяль, имея в виду, очевидно, своё недавнее армейское прошлое. Вдобавок к изначальным индийским планам, уже в базовом лагере он подцепил идею о восхождении на Ама Даблам и, учитывая, что дистанция между словом и делом у него была сведена к минимуму, я не сомневался, что он попытается это сделать. Я даже милостиво одолжил ему один из своих жумаров, чтобы ему было там чем жумарить верёвки.

Идя на завтрак, я перетащил на ледник к посадочной площадке все свои вещи, а после завтрака нам сообщили, что «вертак» уже в воздухе. Начались шумные прощания и перекрёстное опыление адресами электронной почты. Кроме меня и москвичей, этим рейсом улетали также Скотт со своим клиентом, чайная Таня, закончившая свою бесконечную трудовую вахту, и поляк Томаш с двумя тихими, как мышки, молодыми польками.

На фоне Томаша они вообще казались глухонемыми. Вертолёт приземлился, решительно сдув в сторону всех не успевших как следует пригнуться. Мы загрузились внутрь, бросили прощальный взгляд на щемяще сиротливый лагерь и с тяжелым рокотом поднялись в воздух. Несмотря на то, что в последние дни мне просто хотелось блевать от вида скал, снега и грязного льда, всё же я здорово прикипел к этому странному крохотному обитаемому острову. Трудно расставаться с людьми, к которым привык, зная, что никогда больше их не увидишь.