На нем они не задержались – путь их, по указанию Вудли, лежал дальше.

Пройдя шагов двадцать по лесу, старый охотник остановился перед одним из кипарисовых «колен», этих растительных причуд, которые сбивают с толку ботаников и до сих пор не объяснены учеными. По форме своей они напоминают окорок, торчащий тонкой частью вверх. Сходство настолько велико, что южане обвиняют дельцов-янки, будто те, завернув эту деревяшку в парусину, продают ее под видом настоящего мяса!

Может статься так, что миссисипский охотник Вудли знал об этих причудливых явлениях природы больше самого сведущего ученого в мире.

Но, рассматривая это конкретное кипарисовое «колено», следопыт думал вовсе не о науке и не о своем превосходстве над людьми науки. Единственным его намерением было показать Хейвуду нечто, что ускользнуло от внимания поисковой партии и о чем сам охотник не хотел говорить, пока рядом находились другие.

Теперь пришло время рассмотреть находку более тщательно и убедиться, оправданы ли его подозрения.

Данное «колено» не годилось для целей недобросовестных продавцов свинины – оно было слишком велико, чтобы сойти за окорок. Когда охотники остановились рядом с ним, то убедились, что отросток превосходит толщиной любого из них и вымахал в человеческий рост высотой.

Остановившись перед ним, Вудли указал на повреждение в коре – круглое отверстие со слегка неровными краями. Волокна были повреждены совсем недавно, и не просто повреждены, но и окрашены красным! Со времени, когда появилась эта дыра, минуло не более суток – к такому выводу пришли лесные жители, тщательно осмотрев ее.

– Что скажешь, Нед? – спросил Вудли.

Хейвуд, человек молчаливый, не спешил с ответом, рассматривая поврежденный участок древесины.

– В него попала свинцовая пилюля, – продолжил его товарищ. – И размер и форма отверстия указывают на крупный калибр. А судя по красным отметинам по краям, эта пилюля была в оболочке из крови.

– Похоже на кровь, это да.

– Она и есть, самая настоящая – кровь Чарльза Клэнси. Пуля, угодившая сюда, сначала прошла через его тело. Ее что-то задержало, и свинец не проник глубоко в древесину, пусть та и мягкая, как заболонь.

Достав нож, старый охотник ввел кончик в дыру, подобно щупу.

– Ну, как я и говорил. Вошла не глубже чем на полдюйма. Я чувствую, как острие упирается в свинец.

– А что, если ее выковырнуть, Сайм?

– Именно это я и намереваюсь сделать. Но только с умом. Я вырежу ее с куском древесины вокруг. Нам понадобится и то и другое, вот мы их вместе и возьмем.

Вудли вонзил клинок в кору отростка вблизи отверстия. Он сделал это ловко и осторожно, чтобы не стереть красных краев дырки. Мягкая древесина поддавалась так легко, будто это была брюква. Очертив круглый надрез и мало-помалу действуя ножом, он извлек кусок грушевидной формы, но побольше чем этот плод сорта «жаргонель».

Взвесив кусок дерева на руке, он передал его своему товарищу и сказал:

– В этом куске дерева такая пуля, которая никогда не могла вылететь из карабина, она весит почти унцию. Только гладкоствольное ружье способно выбросить такую массу свинца.

Действуя ножом, он извлек кусок грушевидной формы

– Тут ты прав, – ответил Хейвуд, в свою очередь подвесив кусок дерева на ладони. – Нет сомнения, что эта пуля из гладкоствольного ружья.

– Но кто же у нас охотится с таким ружьем, Нед Хейвуд?

– Я знаю только одного человека.

– Назови же его, назови проклятого бездельника!

– Дик Дарк.

– Да, Нед. Я подозревал его весь день, я видел еще и другие следы, ускользнувшие от взора наших товарищей, чему очень рад; мне не хотелось бы рассматривать их в присутствии Дика Дарка. Вот почему я замаскировал их, чтобы другие не заметили. К счастью, так и произошло.

– Какие же это следы, Сайм?

– В грязи на краю болота, далеко от места, где упал бедный молодой человек. Я наскоро осмотрел их и заметил, что это следы убегавшего человека. Голову свою отдаю в заклад, что они сделаны парой сапог Дика Дарка. Теперь слишком темно, чтобы осматривать их, а мы для этого придем завтра очень рано, прежде, чем встанут другие. Если это не следы Дика Дарка, то пусть Саймона Вудли назовут тупоголовым лесным сурком.

– Вот если бы у нас был хоть один его сапог, чтобы сличить отпечатки.

– Если! Никаких если – будет у нас его сапог. Да что там, оба. Я намерен раздобыть их.

– Но каким образом?

– Предоставь это мне. Я придумал план, чтобы достать его обувь и другие вещи, которые помогут пролить свет на это мрачное дело. Пойдем, Нед, к вдове и посмотрим, не можем ли чем-нибудь утешить ее. Ведь она, пожалуй, и умрет. Она никогда не была крепка, в особенности после смерти мужа, а теперь, когда лишилась сына… Пойдем же, Хейвуд, докажем ей, что не все ее покинули.

Повинуясь порыву честного сердца, не чуждого жалости, молодой охотник с готовностью откликнулся на призыв.

– Я с тобой, Вудли!

Весь день мать Чарльза Клэнси провела в терзаниях и неопределенности, но еще ужаснее был вечер, когда соседи возвратились с поисков и принесли известия о ее сыне. И какие известия! Из их рассказов становилось ясно, что ее мальчик убит. Но кто убийца и куда исчез труп, оставалось неизвестно. Были обнаружены только шляпа, ружье и кровь.

Скорбь матери, сдерживаемая до тех пор слабой надеждой, перешла всякие границы. С ней случилась истерика, сердце ее готово было разорваться. Несмотря на свою бедность и посему малое количество друзей, в эту страшную минуту она не ощущала себя брошенной. В лесах Запада отстраняться от чужой беды не принято: здесь под одеждой из грубого домотканого холста бьются сердца такие отзывчивые, каких не найдешь под тонкими шелками.

Среди соседей миссис Клэнси таких людей оказалось в избытке. По большей части то были «белые бедняки», как их пренебрежительно величают гордые плантаторы. С полдюжины человек изъявили желание остаться при ней на ночь, полагая, что тем смогут ее поддержать, а также движимые предчувствием, что поутру от них могут понадобиться услуги более траурного свойства. Вдова слегла, и весьма вероятно было, что она никогда уже не покинет своей комнаты живой.

Поскольку ночь выдалась теплой, а точнее, даже душной, мужчины расположились на улице: покуривали трубки, сидя на крыльце, или разлеглись на травяной лужайке перед коттеджем, тогда как их жены, сестры и дочери хлопотали вокруг несчастной.

Нет нужды упоминать, что разговоры шли исключительно о событиях этого дня и о тайне убийства. В том, что это убийство, все были уверены, но не брались определить, как оно произошло и каким мотивом вызвано.

В равной степени сбивало с толку исчезновение тела, хотя особого недоумения не вызывало. Все понимали, что два явления взаимосвязаны. Тот, кто совершил грязное дело, принял меры к сокрытию трупа и покуда преуспел. Оставалось проверить, устоит ли его хитрость против поисков, которые возобновятся поутру.

Людей занимали два переплетающихся между собой вопроса: кто убил Клэнси и за что?

Что до ответа на первый, то в полдень, когда поиски начинались, никому не пришло бы на ум имя Дика Дарка. Теперь же его передавали из уст в уста. Сперва шепотом, опасаясь обвинений в клевете, но постепенно оно звучало все громче и смелее, обещая скоро перейти в прямое обвинение.

Зато второй вопрос ответа не находил: «С какой стати Дику Дарку убивать Чарли Клэнси?» Никто не брался угадать. Ни у кого не было ключа к этой тайне. Никто не ведал о соперничестве между двумя молодыми людьми, и тем более о ревности – этом чувстве, которое, как ни одно другое, толкает человека на убийство себе подобного.

Ухаживания Дарка за старшей дочерью полковника Армстронга не были в поселке тайной. Он сам, выпив лишнего, как ребенок, давно выболтал все любителям сплетен. Но Клэнси, если не в силу скрытности, то по благородству характера, держал свои сердечные дела при себе. Не обнародовать их у него имелись и иные соображения.