Обходя один военный лазарет, Государь увидел, что у койки одного хирургического больного стоит часовой. Узнав, что на койке лежит подлежащий военному суду дезертир - "самострел", которого ожидает, по выздоровлении, самая тяжкая кара, Государь сказал: "скажите кому следует, что я прощаю этого преступника. Довольно с него одной русской пули, наказавшей его" ... И преступник после выздоровления был помилован.
Посещения Государем лазаретов с ранеными были преисполнены самых трогательных эпизодов, в которых сострадания его сердца были явлены не только в словах и делах милосердия но и в слезах, которые он едва мог скрывать. В вестибюле покидаемого лазарета он одевал шинель и крупные слезы капали из его глаз, ибо только что один лишенный рук и ног просил: "ты все можешь, Государь, прикажи, чтобы меня умертвили..."
Служащий, попавший под взыскания и наказания, страдающей от своей оплошности, мог испытать всю чуткость Государя, который всячески старался показать, что он простил виновного. Проявления этой обыкновенной чуткости Государя, переходящей границы обычной человеческой доброты, внимания и ласки, {222} испытывали на себе близкие к нему люди, которых служба соприкасала с ним. Они видели, что эти чувства мог проявить только человек родной, только отец, который при промахах своего сына, сам страдает от стыда и вины, которые испытывает сын и нежно и ласково устраняет это страдание сугубым вниманием. Так, по оплошности других, один офицер на корабле, сопровождавшем яхту Государя, попал под арест. Выяснив эту ошибку, Государь не только обласкал пострадавшего, но и перевел его на свою яхту.
После одного парада Государю предложили смотреть казачью джигитовку. "Нет, нет, - ответил Государь, - я знаю как это красиво, но в прошлый раз разбился один казак и после этого мы не можем себе позволить такое удовольствие" ...
Подписывая награждения орденом св. Георгия за взятие неприятельской батареи кавалерийской атакой и видя, что этот подвиг стоил слишком больших потерь, Государь с грустью и недовольством сказал: "для чего же мне эта батарее?.." Частный маленький успех, конечно, не стоит таких жертв.
Начальник жандармов обещал Государю, что сотню лет не будет никакой революции в России, если Государь позволит произвести пятьдесят тысяч казней. Император с ужасом и негодованием отверг это предложение. За все его царствование количество казней едва ли превышает четыре тысячи, за те уголовные и политические убийства и грабежи, за которые законы всех стран Mиpa также карают. Ни в какой пролитой в его царствование крови Государь не был повинен, ибо карал закон. Но как ничтожно это количество неизбежных жертв для охраны общественного благополучия перед теми десятками миллионов убийств, которое потом совершили убийцы и самого Императора.
Революционную болезнь Государь был всегда готов лечить милостью и прощением, если только искали их. Невеста одного студента, приговоренного к смертной казни по политическому делу, поздно вечером подала флигель-адъютанту Государя прошение о помиловании. Так как исполнение приговора было назначено на следующий день, то адъютант дерзнул просить царского камердинера вызвать Государя из спальни. Выйдя, Государь написал телеграмму министру юстиции о приостановке исполнения приговора, и, крепко пожимая руку полковника, похвалил его за смелость и решительность, и за данную самому Государю возможность сделать доброе дело. Государь не только помиловал студента, но даже отправил его в Крым на лечение {223} туберкулеза, причем деньги на это были выданы из собственных средств Государя.
Государь любил простых людей.
Особенно он хорошо относился к докторам, священникам и другим простым чинам. Во внутреннем мире крестьянства, составлявшего три четверти его подданных, Государь искал те черты, которые были ему дороги. Его простую, незлобивую, беспритязательную, глубоковерующую, застенчивую натуру, тянуло к бесхитростным людям, с душою простого русского человека. Это любовное чувство к народу наблюдали все во время многочисленных разговоров его с крестьянами. Государь однажды обнял и поцеловал старика, который от волнения и чувств не мог произнести заготовленную речь, ибо эти чувства были Государю дороже слов. В преданность и верность себе этого народа он верил до самой своей смерти.
В высказываниях Государя о своих врагах никогда нельзя было уловить ни малейшего оттенка раздражения. На выраженное, однажды, по этому поводу удивление Государь сказал: "Эту струну личного раздражения мне удалось уже давно заставить в себе умолкнуть. Раздражительностью ничего не поможешь, да к тому же от меня резкое слово звучало бы обиднее, чем от кого-нибудь другого".
Что бы ни происходило в душе Государя, он никогда не менялся в своих отношениях к окружающим его лицам. В минуту страшной тревоги за жизнь единственного сына, в котором сосредоточилась вся его нежность, и кроме некоторой молчаливости и еще большей сдержанности, в нем ничем не сказывались пережитая им страдания. В дни, когда на выздоровление больного было мало надежды, министр спросил его о состоянии Цесаревича. И он ответил тихим и спокойным голосом, полным простоты и правды: "надеемся на Бога".
Государь обладал выдающимися качествами человека и правителя, но любимым его выражением по своему адресу в узком домашнем кругу было: "я человек серый". Он одарен был безграничной памятью, исключительной умственной силой, глубокими и разносторонними познаниями, сильной, дисциплинированной волей, нравственной серьезностью и постоянным сознанием ответственности. Он предан был своим идеям и защищал их с терпением и упорством. Он имел задолго продуманные планы, осуществления которых медленно достигал. Под видимостью робости Царь имел сильную душу и мужественное сердце, непоколебимо верное. Он знал куда он идет и чего {224} он хочет. Благодаря совершенной честности, он всегда был рабом своего слова. Его верность в войне союзникам, которая и была причиной его смерти, как нельзя лучше доказывает это. А что такое была политическая верность вообще и в наши времена особенно? ..
В век агитации и пропаганды, искажающую всякую правду, он бы удивлял своей постоянной правдивостью. Давая инструкцию для описания непопулярной в массах и злополучной русско-японской войны он сказал: "Работа должна быть обоснованной исключительно на голых фактах ... нам умалчивать нечего, так как крови пролито больше, чем нужно ... героизм достоин быть отмеченным наряду с неудачами. Неизменно нужно стремиться к восстановлению исторической истины во всей ее неприкосновенности". Государь был непримиримым врагом всех попыток идеализировать то, что не достойно, он говорил и требовал всегда только правду. Ее одной он всюду искал.
Во всякой стране глава правительства отвечает за неудачи и успехи. Вся тяжесть последнего слова лежит на нем, самая верхушка разрешения вопросов да или нет, война или не война, вперед или назад, направо или налево? Вот это и было полем жизненной битвы Императора Николая II-го. И если он делал ошибки, как говорят, то какой же правитель не делал их? Мы ценим в нем не только чистоту и святыню побуждений, намерений и целей, но и самых средств их осуществления, определявшихся его характером, безупречным по честности и правдивости. Он весь был проникнут сознанием святыни своего служения.
II.
"Первенствующая и господствующая в Российской Империи вера есть Христианская Православная Кафолическая Восточного Исповедания. Император, Престолом Всероссийским обладающий, не может исповедывать никакой иной веры, кроме Православной. Император яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния".
Таковы были обязанности и права Первого Мирянина Церкви, Императора Всероссийского, согласно статьей 62-64 начальных глав Свода Законов Российской Империи. И в лице Государя Николая Александровича все миряне имели в Церкви своего лучшего и достойнейшего представителя, по истин {225} "Благочестивейшего", как он Титуловался за богослужением. Он был истинным покровителем Церкви и попечителем о всяком ее благе.