– Надо Юкке позвать тебя к нам домой, – сказал он Ванье, подмигнув мне. – Придешь?
– Да, – сказала Ванья, и глаза ее немедленно расширились. Юкке – самый высокий мальчик в саду, она и мечтать не могла сходить к нему в гости.
– Тогда мы это устроим, – ответил Густав. Он сделал глоток красного вина и промокнул губы тыльной стороной ладони. – Пишешь что-то новое? – спросил он меня.
Я пожал плечами:
– Да, пишу.
– Ты работаешь дома?
– Да.
– А как ты это делаешь? Сидишь и ждешь вдохновения?
– Нет, так далеко не уедешь. Просто работаю каждый день, как и ты.
– Интересно, интересно. Но дома многое отвлекает?
– Ничего, справляюсь.
– Тогда хорошо.
– Пойдемте все в столовую, – позвала Фрида. – Споем Стелле деньрожденную песню.
Она вытащила из кармана зажигалку и запалила все пять свечек.
– Какой красивый торт! – восхитилась Миа.
– Скажи? И в нем нет ничего вредного, – сказала Фрида. – В креме ни грамма сахара.
Она подняла блюдо.
– Эрик, можешь пойти выключить свет? – попросила она, пока гости вставали из-за стола и перемещались в коридор. Я шел за руку с Ваньей и как раз успел встать у дальней стены, когда в темном коридоре появилась Фрида со светящимся тортом в руках. Как только ее стало видно сидящим за столом в комнате, она запела «Ja må hon leva»[2], остальные взрослые подхватили песню, и она гремела в маленькой гостиной, пока Фрида ставила торт на стол перед Стеллой, которая глядела сияющими глазами.
– Можно задувать? – спросила она.
Фрида кивнула, не переставая петь.
Свечи были задуты под всеобщие аплодисменты, я тоже хлопал. Потом включили свет и несколько минут раздавали ребятам торт. Садиться за стол Ванья отказалась, только у стены, где мы и устроились, она – с тарелкой на коленях. Тут я наконец заметил, что она без туфель.
– А где твои золотые туфли? – спросил я.
– Они глупые, – буркнула Ванья.
– Нет, они очень красивые. Как у настоящей принцессы.
– Они глупые.
– Но где они?
Молчит.
– Ванья? – повторил я.
Она подняла на меня голову: губы в белом креме.
– Там, – сообщила она, кивнув в сторону второй гостиной.
Я пошел туда, огляделся: туфель нет. Вернулся обратно.
– Куда ты их положила? Я не вижу.
– На цветке.
На цветке? Я вернулся обратно, осмотрел весь подоконник с цветами: ничего. Может, она юкку имела в виду?
Точно. Лежат в горшке под пальмой. Я взял их в руку, отряхнул от земли, потом сходил в ванную и оттер остатки, а только затем поставил в коридоре под стул, на котором лежала ее куртка.
Мне подумалось, что перерыв, когда все дети отвлеклись на торт, давал Ванье новый шанс включиться в общую игру, после перерыва она начнется заново.
– Пойду тоже торта поем, – сказал я Ванье. – Я на кухне, приходи, если что. Окей?
– Окей, папа.
Часы над дверью кухни показывали только половину седьмого. Домой пока никто не уходил, надо и нам еще побыть. Я стоя отрезал себе кусочек торта и сел напротив своего прежнего места, поскольку его заняли.
– Кофе тоже есть, если хочешь, – сказал Эрик с какой-то запанибратской многозначительной улыбкой, как будто бы в вопросе предполагалось двойное дно, а сам он, глядя на меня, видел больше, чем видно всем. Насколько я успел в нем разобраться, это его отработанный способ изображать из себя непростого человека, типа тех уловок, с помощью которых посредственные писатели пытаются создать иллюзию глубины в своих тривиальных рассуждениях.
Или он все же что-то такое сумел увидеть?
– Ага, спасибо, – сказал я, вставая, взял чашку из выставленных на разделочном столе и налил себе кофе из стоявшего там же серого кофейника «Стелтон». Когда я вернулся за стол, Эрик пошел к детям, а Фрида завела разговор о кофемашине, она только что ее купила, дорогое удовольствие, она едва решилась, но ничуть не жалеет, деньги потрачены не зря, кофе фантастический, отличная вещь, чтобы баловать себя, мы часто забываем об этом, а зря, баловать себя важно. Линус стал пересказывать сценку Джонса и Смита, где они вдвоем сидят за столом, перед ними френч-пресс с кофе, один давит на пресс и сжимает под ним не только кофейную гущу, но и жидкость, так что под конец кофейник оказывается совсем пустой. Никто не засмеялся. Линус развел руками:
– Просто история о кофе. У кого-то есть лучше?
В дверях показалась Ванья. Обвела кухню взглядом, высмотрела меня и подошла.
– Хочешь уже домой? – спросил я.
Она кивнула.
– И я тоже хочу, – ответил я. – Только мне надо допить кофе и доесть торт. Залезешь пока ко мне на коленки?
Она снова кивнула. Я посадил ее к себе на колени.
– Ванья, очень хорошо, что ты пришла, – обратилась к ней Фрида с другого конца стола. – Скоро будем играть в рыбалку. Ты ведь будешь играть?
Ванья кивнула, и Фрида повернулась к Линусу: он пропустил какой-то сериал «Эйч-Би-О», она расхваливала его до небес.
– Ты хочешь дождаться рыбалки? – спросил я. – Сыграть, а потом уже уходить?
Ванья помотала головой.
«Рыбалка» выглядит так: ребенку дают удочку, и он закидывает крючок за покрывало, с другой стороны которого сидит взрослый и нацепляет на крючки что-нибудь из детского ассортимента, типа пакетиков со сладостями или мелких игрушек. Здесь они, наверно, насыпают в пакетики горох или артишоки, подумал я, пронес мимо Ваньиного носа вилку до блюда, ребром ее отломил кусок торта – коричневой коврижки под белым кремом с чем-то желтым посередке и красными полосками варенья – повернул руку, чтобы кусок лег на вилку, пронес ее мимо дочкиного носа еще раз и отправил торт себе в рот. Коврижка была сухая, крем недослащенный, но вместе с кофе оказалось вполне ничего.
– Хочешь попробовать? – спросил я. Ванья кивнула. Я положил кусочек ей в рот, она посмотрела на меня и улыбнулась. – Давай вместе пойдем к ребятам? Посмотрим, что они там делают. Может быть, все-таки останешься поиграть в рыбалку?
– Ты сказал, что мы идем домой.
– Да, сказал. Тогда пошли.
Я положил вилку на тарелку, допил кофе, спустил Ванью на пол и встал. Огляделся. Не встретил ничьего взгляда.
– Мы пойдем, – сказал я.
И в эту секунду в кухню вошел Эрик с маленькой бамбуковой удочкой в одной руке и пакетом из супермаркета «Хемчёп» в другой.
– Сейчас будет рыбалка, – объявил он.
Кто-то встал, чтобы пойти посмотреть, кто-то остался за столом, внимания на мои слова не обратил никто. Повторять их посреди внезапно возникшего разброда смысла не было, я взял Ванью за плечо и повел одеваться. Эрик крикнул в гостиной «Рыбалка!», и дети толпой ринулись мимо нас в конец коридора, где от стены до стены была натянута белая простыня. Эрик, шедший последним, как заправский пастух за стадом, велел всем сесть на пол. Я стоял перед Ваньей, помогая ей одеваться, и они оказались точно у нас перед глазами. Я застегнул молнию на ее красном, уже впритык, пуховике, натянул на нее красную шапку «РОР» и затянул под подбородком ремешок, поставил перед ней сапоги, чтобы она сама засунула в них ноги, а после этого застегнул молнии и на них тоже.
– Ну вот, – сказал я. – Осталось попрощаться, и можем уходить. Иди сюда.
Она протянула ко мне руки.
– Иди сама, ножками, – сказал я.
Она помотала головой, продолжая тянуть ко мне руки.
– Ладно, хорошо, – сказал я, – но мне надо еще самому одеться.
А в коридоре Беньямин первым пошел на рыбалку. Он перекинул крючок через простыню, и кто-то, вероятно Эрик, потянул за него с той стороны.
– Клюет! – завопил Беньямин. Родители, стоявшие вдоль стены, заулыбались, дети на полу кричали и хохотали. В следующую секунду Беньямин дернул удочку на себя, и красно-белый пакет со сладостями из «Хемчёпа» проплыл над простыней, пристегнутой бельевой прищепкой. Беньямин снял пакетик с крючка и отошел в сторону, дабы открыть его спокойно и не торопясь, а тем временем следующий ребенок, а именно Тереса, взяла удочку и вместе с мамой пошла на рыбалку. Я накрутил на шею шарф, застегнул оверсайз-куртку от Пола Смита, купленную мной прошлой весной в Стокгольме на распродаже, надел приобретенную там же кепку, наклонился и в куче обуви, наваленной у стены, отыскал свои ботинки, черные «ранглеры» с желтыми шнурками, их я купил в Копенгагене, когда был там на книжной ярмарке, они мне никогда не нравились, даже в момент покупки, но с тех пор еще упали в моих глазах из-за воспоминаний о катастрофически неудачном выступлении на той ярмарке, где я не сумел толком ответить ни на один вопрос проницательного, полного энтузиазма интервьюера во время нашего сеанса на сцене. Я до сих пор не выбросил их только потому, что у нас было туго с деньгами. И эти желтые шнурки! Я завязал их и выпрямился.
