Юлия Петровна внезапно сменила покровительственный тон на вкрадчивый. Александра, прекрасно понимавшая, что хозяйка обеспокоена ее платежеспособностью, деланно улыбнулась:

– Кризис в моей сфере деятельности никак не закончится вот уже с десяток лет. В антиквариат и картины вкладываются немногие, повальное увлечение прошло. Все еще неплохо идет старинная мебель, фарфор, серебро… Был бы товар хороший. В общем, я привыкла справляться понемногу…

Хозяйка внимательно выслушала ее и удовлетворенно кивнула.

– Мужчины все одинаковые, – резко, без всякой связи с предметом разговора, заявила она, словно ставя точку в затянувшемся споре. – Им бы только сразу получить то, что они хотят. Ваш гость мог бы хоть имя свое назвать из вежливости. Все-таки я дама и вопрос задала ясно. А он просто повернулся и ушел. Хам!

Александра тоже была бы рада просто уйти, но ей пришлось допить кофе и выслушать несколько эпизодов из супружеской жизни Юлии Петровны. Наконец, с трудом закруглив разговор, Александра собралась уходить. Уже в дверях художница обернулась:

– А как выглядел человек, который меня искал?

– Интересный! – моментально ответила Юлия Петровна. – Лет сорока пяти, светлый шатен, высокий, плотного сложения. Вот такая модная борода!

Она провела ладонями по краям лица, показывая, какая именно борода у незнакомца.

– Одет прилично. Часы дорогие. Вы с ним знакомы?

Александра завела глаза к потолку передней, испещренному тонкими трещинами в штукатурке, и покачала головой:

– Что-то ничего на ум не приходит. Будем надеяться, это выгодный клиент!

Хозяйка заговорщицки подняла выщипанную бровь:

– Или поклонник!

Александра шутливо отмахнулась.

Она вышла в переулок, свернула в подворотню, пересекла маленький внутренний двор причудливой трапециевидной формы, образованный задними стенами четырех особняков, выходящих фасадами сразу в три переулка. В центре двора стояли контейнеры для мусора, вокруг которых вечно толклись голуби. Когда Александра проходила мимо, птицы разом вспорхнули, оглушительно захлопав крыльями, поднимая в жарком неподвижном воздухе удушливую волну запахов, среди которых остро выделялись ноты гниющих фруктов и бензина.

На черной лестнице было прохладно. Александра поднялась к себе на второй этаж, отперла дверь старым массивным ключом. Отсюда она попала прямо в кухню – просторное помещение с двумя узкими окнами, с примыкающими к ней ванной и туалетом. Стены здесь были выкрашены синей краской, изрядно облупившейся. Окна кухни выходили во двор, Александра никогда их не открывала из-за специфических ароматов, доносящихся снаружи.

Художница заперла дверь на черную лестницу, прошла в ванную. Засучила рукава джинсовой рубашки и тщательно вымыла руки с мылом до локтя, как хирург. С наслаждением ополоснула холодной водой разгоревшееся лицо. Поставила на плиту кастрюльку с водой. Ужин обещал быть непритязательным – обычно она варила пару яиц всмятку или сосиски, подсушивала на сковороде ломоть хлеба. Взяв из миски на столе яблоко, Александра вонзила зубы в теплую медовую мякоть, неожиданно пахнущую дыней. Сбросив мокасины, босиком прошла в жилую комнату, служившую ей и мастерской, и спальней.

Эта комната была точным близнецом комнаты Юлии Петровны – два окна, выходящие в тот же переулок, серые от пыли лепные карнизы и розетки на потолке, истоптанный дубовый паркет. Правда, мебели здесь почти не было – большую часть обстановки убрали по просьбе Александры, когда она заселялась. Юлия Петровна недоумевала, отчего жиличка отказывается от зеркального платяного шкафа, огромного трюмо и массивного обеденного стола на шести львиных лапах с вызолоченными когтями. Всю эту роскошь некуда было деть, и мебель была при посредничестве Александры продана перекупщикам. Здесь появился большой рабочий стол, испачканный красками и исписанный автографами друзей художницы, оставлявшими здесь свои телефоны. В углу за ширмой устроилась кушетка, на которой спала Александра. Несколько стеллажей, которые удалось починить и укрепить с помощью железных уголков, также последовали за хозяйкой из старой мастерской. Повсюду теснились коробки и узлы, бесчисленные, набитые нужными и бесполезными мелочами и просто хламом, случайно упакованным в последний момент. Александра каждый день собиралась взяться за сортировку вещей, но падала духом, взглянув на первую же коробку. Всегда находилась какая-то срочная работа, заказ, который нужно было выполнить, чтобы залатать дыру в бюджете.

Вот и сегодня Александра вернулась домой не с пустыми руками. В сумке лежал небольшой натюрморт, упакованный в несколько слоев пузырчатой пленки. Она придвинула к столу плетеное кресло, вытащила картину и освободила ее от упаковки. Уселась, включила лампу на кронштейне, наклонила металлический абажур так, что свет падал на полотно. Некоторое время Александра рассматривала красочный слой, оценивая потери, рассчитывая, сколько времени уйдет на реставрацию.

– Два-три дня, – со вздохом произнесла она. Ее голос странно прозвучал в закупоренной тишине комнаты, показался чужим, незнакомым. Александра выключила лампу, встала, подошла к окну, отворила его настежь. Ей в лицо дохнуло жаром. В этот вечерний час в переулке было на удивление тихо и безлюдно. Рядом, через две-три улицы, шумели бульвары, машины стояли на светофорах в вечерних пробках, по тротуарам двигалась толпа – люди спешили с работы, спешили развлекаться, спешили просто так, потому что торопились все вокруг. Но здесь было так тихо, что Александра слышала, как на кровельном железе крыши топчутся голуби.

«Два-три дня работы, а потом опять бегать по всей Москве в поисках случайного заказа…» Александра вернулась на кухню, заглянула в кастрюльку, осторожно всыпала туда две столовые ложки молотого кофе, размешала и выключила газ. Открыла пожелтевший от старости хозяйский холодильник и тут же захлопнула дверцу. Она так устала, что не хотелось даже думать о еде. Тем более, этим вечером художница была приглашена на небольшую закрытую выставку, где планировался фуршет. Устроители просили прибыть к девяти.

«Там и перехвачу что-нибудь… А работать я сегодня все равно не смогу…» Александра зашла в ванную комнату, сбросила одежду, встала под душ. Под самым потолком ванной было прорезано небольшое окошко, с наглухо вделанным стеклом, замазанным белой краской. В тех местах, где краска облезла, виднелись фрагменты бледного вечернего неба.

Когда она вышла из ванной, кофе успел настояться. Александра нацедила большую кружку через ситечко и вернулась к рабочему столу, на котором лежал натюрморт. Ей все меньше хотелось куда-то идти, снова одеваться, ехать в метро, произносить любезные слова, улыбаться людям, имен которых она даже не помнила. Она бы с радостью осталась дома, но на выставке собирался появиться крупный коллекционер, встречи с которым Александра давно добивалась. Собственно, из-за него она и приняла приглашение.

За стеной, в той половине квартиры, где обитала Юлия Петровна, раздался мелодичный перезвон – это отбивали время огромные напольные часы. Александра сосчитала удары: «Восемь. Пора собираться!»

Она замешкалась, отвечая на телефонный звонок. Звонила ее новая приятельница, с которой художница познакомилась несколько месяцев назад на аукционе, который ей пришлось курировать. Женщины встретились тогда как противники, но вскоре стали союзницами, а затем и подружились. Марина Алешина считалась крупнейшим авторитетом в среде коллекционеров, собирающих органические материалы[1] – янтарь, жемчуг, кораллы. И она была практически единственным крупным специалистом, способным провести безошибочную оценку редких пластиков – бакелита, люцита, фенолформальдегидных смол, давно снятых с производства. Профессиональный химик-органик и коллекционер с холодной головой, который покупает, чтобы выгодно перепродать, Алешина процветала. Успешная, финансово обеспеченная, абсолютно уверенная в себе – в каком-то смысле она являлась полной противоположностью Александры. Художница часто подшучивала над этим.