Когда я в шестнадцать лет начал летать на планерах, все, что относилось к авиации, было искусством. Все, от каждой гайки, каждого инженерного решения в самолете, до собственно полетов, таило в себе интригу, создавая совершенный баланс между ремеслом и вдохновением.

Проектировались новые самолеты, планировались новые маршруты, новаторы вызывали немыслимый восторг, и каждое действие авиакомпании получало должную оценку в прессе. Зеваки замирали в восторге, глядя снизу на новые самолеты, пассажиры вели себя так, будто им не все равно, стюардессы были больше, чем просто раздатчицы печенья и официантки на высоте десяти километров. А среди пилотов практиковалось искусство беззаботного перелета из города в город, перемещения из отеля в отель и новой женщины в постели каждый вечер.

Но где-то среди новых правил, жадности владельцев компаний и даже развития технологий все это изменилось. Теперь пилот стал не больше, чем водитель автобуса, развозящий по небу неблагодарные пассажирские задницы. И того совершенного баланса ремесла и вдохновения больше не существует; о нем даже никто и не вспоминает.

– Простите, капитан. – Передо мной внезапно возник человек в футболке с надписью I love NY. Он чуть ли не в лицо мне тыкал своим телефоном. – Не могли бы вы нас сфотографировать? Мы пытались сами, но у меня голова никак не помещается в кадр. – Рассмеявшись, он указал на свою семью, двух мальчиков и женщину в желтом платье. Они смеялись, позируя перед плакатом «Добро пожаловать в Нью-Йорк».

Я не стал брать у него телефон. Я смотрел на его семейство, и их хохот с каждой секундой становился все более невыносимым. Один из мальчиков помахал мне, держа в руке игрушечный самолет. Он улыбался и ждал улыбки в ответ.

– Капитан? – переспросил меня муж и отец. – Вы можете нас снять?

– Нет, – отступил я от него, – не могу. – Я заметил идущую в нашу сторону стюардессу и кивнул в ее сторону. – Но я уверен, что она с радостью вам поможет.

Я не дал ему шанса на ответ. Повернулся и ушел в сторону парковки.

Мне надо было скорее попасть в мой чертов дом.

Я остановил машину возле своего дома «Мэдисон» на Парк-авеню и подождал, пока ко мне подойдет привратник.

– Добрый вечер, сэр, – одетый в серый фрак привратник открыл дверь машины. – Как долго вы собираетесь пробыть в городе?

– Четыре дня. – Я вышел и кинул ему ключи. – Поставьте, пожалуйста, поближе к выходу.

– Как угодно, сэр.

Я поднялся к подъезду по каменным ступеням и посмотрел вверх, в ночное небо. Впервые за все время, насколько я помню, звезды не скрывались за серой завесой облаков. Они были яркими и сияли в темноте, возможно, давая каким-нибудь влюбленным мечтателям этого города фальшивую надежду.

– Добро пожаловать домой, мистер Вестон, – открыл мне дверь швейцар, единственная постоянная величина в моей жизни. – Как оно там, в небесах?

– Как всегда, Джефф. Как всегда.

– Вернулись из каких-нибудь интересных мест?

– Из Сингапура. – Я вытащил из кармана шелковый мешочек и протянул ему. – Вот их монеты. Для вашей коллекции.

– Спасибо, сэр, – улыбнулся он. – Между прочим, в моем почтовом ящике на прошлой неделе оказалось пять билетов бизнес-класса в Бельгию. Я не помню, чтобы говорил вам о своем дне рождения, так что, может, вы что-то знаете про этот тайный подарок? Кого мне благодарить?

– Понятия не имею, – ответил я, проходя в двери. – Но это должны были быть билеты первого класса, а не бизнес, так что когда вы выясните, кто вам их подарил, скажите ему, чтобы он велел авиакомпании исправить ошибку.

– Обязательно, – рассмеялся он. – Всего вам доброго, мистер Вестон!

– Спасибо.

Я зашел в подъезд и остановился, давая глазам привыкнуть к яркому свету, льющемуся из канделябров. Владельцы вечно что-то ремонтировали или меняли без всякой надобности, и именно по этой причине я никогда не мог ощутить это место настоящим домом. Популярные сетевые отели, в которых я ночевал во время остановок, всегда казались мне более привычными, а персонал – доброжелательнее.

Я зашел в открытый лифт и провел карточкой по панели. Убедившись, что в кабину больше никто не зайдет, я снова прижал карточку к панели и нажал 80, пентхауз, в котором располагалась единственная квартира.

Все обитатели этого дома так или иначе принадлежали к нью-йоркской элите – судьи, политики, врачи, адвокаты, – и все они платили немыслимые деньги за аренду одной из четырех больших квартир на каждом этаже. Мой же этаж был моим и только моим. Этаж с длинной историей, он всегда кому-то принадлежал. Хотя я почти не использовал его, мне не хотелось продавать его владельцам здания, и неважно, насколько весомыми и заманчивыми оказывались предложения, которые они делали мне год за годом.

Как только двери лифта раскрылись, я вышел и отключил камеры безопасности, спрятанные за вазами в коридоре. Проверил провода, чтобы убедиться, что все в порядке, и вернул их в тайные местечки.

Отперев двойные двери, ведущие в мою квартиру, я снял пиджак и включил свет. В основном все выглядело так, как я и оставил – за исключением ерунды, которую уборщица с непонятным упорством вечно переставляла.

Я раздраженно поправил коллекцию банок от кока-колы на полке, вернул охлаждаемые бутылки вина в их правильное положение и закрыл окна, идущие вдоль стен гостиной и кабинета. Кинул в мусор несколько туристических брошюр «Добро пожаловать в „Мэдисон“» и включил кондиционер на полную мощность, чтобы вытянуть новый клубничный запах, исходивший от всех поверхностей в квартире. Отодвинул кабинетное кресло подальше от окна, туда, где ему и полагалось стоять.

Я пошел по комнатам, уже заранее зная, где что окажется не на своем месте. Мне приходилось проходить через это каждые несколько недель.

Убедившись, что все в порядке, я зашел в библиотеку и чуть не потерял сознание от увиденного. Все пять сотен изданий, стоявшие в алфавитном порядке, были переставлены по цветам. И что еще хуже, три мои любимые книги лежали открытыми на столе и несколько страниц в них были смяты и сложены. Непростительное безобразие.

Я вытащил телефон и отправил письмо в управляющую компанию.

Ответ управляющего пришел немедленно.