– А вы давно живете в этом поселке? – спросила я после непродолжительной паузы, неловко повисшей в воздухе.

– Всю жизнь. Я тут родился.

Мне нравилось наблюдать, как он пьет чай, обхватив бокал обеими руками, словно согреваясь в зимнюю стужу, и прихлебывая маленькими глотками. Стоило только подумать об этом, как меня опять зазнобило. На улице стемнело, и с гор потянуло холодом. В доме тоже похолодало.

– Нужно затопить камин. – Я деловито встала с кресла, подошла к пустому камину и зачем-то взяла кочергу.

– Давайте я. – Герман забрал у меня кочергу и прислонил ее обратно к камину.

Я наблюдала за его умелыми движениями, вернувшись в кресло и забравшись в него с ногами. Через несколько минут огонь в камине весело заплясал языками, и в комнате сразу стало намного уютнее и теплее.

– А вы знаете что-нибудь про последнего хозяина этого дома? – спросила я у Германа больше для того, чтобы позлить призрака, чем услышать что-то интересное. Странно, но его жизнь меня почему-то совершенно не интересовала. Больше волновал вопрос, когда он оставит меня в покое?

– Не очень много… По рассказам матери. Кажется, звали его Владимиром Зиновьевичем. Фамилия Востриков, если не ошибаюсь. А почему вас это заинтересовало?

– Просто… интересно, кто жил тут раньше. А какой он был, этот Владимир, не знаете?

– Говорят, он был отвратительный человек – алчный и злобный. После смерти матери, долгое время жил один в доме, пока не умер…

– А чем он обычно занимался? – спросила я в надежде, что Герман что-нибудь знает о кладе.

– Я больше ничего про него не знаю. Лучше расскажите, чем вы занимаетесь? Это намного интереснее.

Мне показалось, он знает что-то еще, только не хочет рассказывать. Как-то слишком быстро сменил тему.

О себе рассказывать не любила, поэтому ограничилась несколькими ничего не значащими фразами. Впрочем, и из этих фраз стало понятно, что девушка я одинокая и неуверенная в себе. Вот так всегда, хочешь понравиться человеку, а ляпнешь что-то и только испортишь все. Вот, к чему сводился весь смысл сказанного мной сейчас? К тому, что веду я однообразный образ жизни, ничем не интересуясь.

– А сюда приехали отдохнуть от работы?

По официальной версии, которую сочинила специально для Германа, я все еще работаю в школе. По непонятной причине именно ему стало стыдно признаваться в намерении переквалифицироваться в писательницы.

– Да… Отпуск у меня длинный, и горы я просто обожаю. Вот, выбрала Домбай. Мы тут однажды были с отцом, еще в детстве…

– Я тоже люблю эти места. Горный воздух самый чистый. И есть в них что-то такое…

Он задумался, а я тайком любовалась его лицом. Как же мне нравилась его мягкость. Ни разу не встречала сильных мужчин (а на то, что он сильный, намекали и рост и развитая мускулатура) с такими нежными лицами. Когда он задумывался, грусть в его глазах становилась особенно заметной. Что же его так печалит? Не может отпечаток грусти являться врожденным качеством. Должна быть причина, чтобы грусть не исчезала из глаз.

– …Они меня завораживают. Сколько живу здесь, а не устаю любоваться ими.

А я бы устала? Если бы прожила в горах всю жизнь, надоело бы мне смотреть на них? Наверное, нет. Такой красотой невозможно пресытиться.

– А вы родились тут? – спросила я, просто потому чтобы что-то спросить.

– Я прожил тут всю жизнь.

– Как, всю жизнь?! Что, и никуда не уезжали? Никогда?

Хоть я и живу сейчас в том же городе, где родилась, но я там больше не жила, чем жила. Половину жизни разъезжала с отцом. Исколесила всю Россию и за границей была ни раз.

– Никогда.

Я пыталась прочитать на его лице признаки неудовлетворенности жизнью и не заметила ничего похожего. Он совершенно спокойно рассуждал о том, что для меня, привыкшей путешествовать, было неприемлемо. Я и сюда-то собралась отчасти потому, что далеко от родного города, хотя, на первом месте стояли горы.

– И вам никогда не хотелось посмотреть, как живут люди в других местах?

Видно, вопрос его чем-то задел, раз ответ прозвучал достаточно сухо:

– Люди везде живут одинаково! Работают, едят, спят… Все, что хочу, узнаю из книг. Жюль Верн тоже почти никуда не выезжал, а вон какие книги про путешествия писал…

Резкость тона меня не обидела. Напротив, я едва сдерживала смех, так наивно и по-детски прозвучал его ответ.

– Ну, да… Он еще первый описал путешествие на луну…

Откуда только взялось это пакостное желание поддеть? Я готова была откусить себе язык, так было стыдно. Герман как-то очень внимательно посмотрел на меня, и в его глазах я прочитала разочарование.

– Мне пора, – сказал он, отодвигая чашку, наполовину полную остывшим чаем, и вставая с кресла. – Поздно уже…

– Я…

Что, я? Сама виновата! Теперь расхлебывай. Поделом тебе, за неумение держать язык за зубами.

Я шла за Германом и лихорадочно соображала, как можно исправить ситуацию.

– Спокойной ночи, – сказал Герман, находясь у самой двери. Он уже взялся за ручку, в последний момент повернулся и произнес фразу, смысл которой остался неясен для меня: – Иногда малое значит так много, что мы воспринимаем жизнь по-другому… Не забудьте запереть дверь.

***

– Что, доумничалась, недотепа? – Такими теплыми словами встретил меня призрак, когда я вернулась в гостиную.

– Можешь оставить меня хоть на время одну?

Отвратительное настроение не позволило даже разозлиться как следует. На душе было так гадко, словно я совершила самую большую ошибку в жизни.

– Наверное, нужно скорее найти этот чертов клад, чтобы избавится от тебя.

Смотреть на его ухмыляющуюся физиономию не хотелось. Я демонстративно переложила ноутбук на стол и уселась в кресло с твердым намерением игнорировать назойливость призрака.

– Успокойся. Мне общение с тобой так же противно, как и тебе. И так же, как у тебя, у меня нет выбора.

Он придвинулся к камину и протянул руки к огню.

– Что, замерз? – съехидничала я, наблюдая за его манипуляциями.

– Угадала… Я мерзну уже больше ста лет.

Он повернулся ко мне, и в его глазах я прочитала вековую усталость.

– Слушай внимательно. Если будешь делать все так, как я велю, перестану надоедать тебе своим присутствием…

Тоже мне, царь и Бог нашелся. Тон, каким это было сказано, взбесил меня до глубины души. Он даже не рассматривал вариант, что я начну сопротивляться и попытаюсь сбежать. Хотя, как я смогу это сделать, если он следит за каждым моим шагом?

– Завтра пойдешь в библиотеку. Посмотришь старые подшивки газет или еще что-нибудь. Мне нужно, чтобы ты нашла в поселке место, где раньше стояла церковь, которую разрушили во времена советской власти. Узнай, что там сейчас?

– Есть, сэр! – козырнула я. – Еще будут указания? Или, все-таки, уберешься отсюда и дашь поработать спокойно? И что, у тебя до такой степени отшибло память, что не можешь вспомнить, где была церковь?

– Придется тебе объяснить… – Призрак вздохнул и устало потер лицо, прямо как живой человек. – Как только я пытаюсь что-то вспомнить, срабатывает блокировка. Я уже давно догадался, это часть проклятья, чтобы я никогда не смог найти клад и вечно скитался по земле, вернее, по этому поселку.

– И ты не можешь покинуть пределы поселка? – невольно заинтересовалась я.

– Не могу. За поселком для меня нет ничего, пустота, в которой невозможно находиться. Это, как вакуум для человека, ни дышать, ни смотреть, ничего.

Значит, достаточно просто покинуть пределы поселка, чтобы избавиться от него. Эта мысль меня слегка воодушевила. Не все так плохо. Можно сделать вид, что пошла погулять, а самой незаметно смыться. И черт с ними, с вещами…

– Даже не думай! – прервал он мои размышления. – Сбежать не получится. Я слежу за каждым твоим шагом. Как только захочешь бежать, пожалеешь, что родилась на свет!

– Ты что же, читаешь мои мысли?!

– Даже больше, я знаю, о чем ты можешь подумать.