Я смотрю на свои руки, где пряди волос моей матери прилипают к кончикам моих пальцев. − А эта первая версия… Думаешь, это моя настоящая мать?

Джек не отвечает.

Я смотрю на замерзшее тело.

− Как долго?.. − я начинаю говорить, но слова умирают во рту. Как давно умерла моя настоящая мать? Как долго эти замены были в моем доме? Сердце колотится в груди, дыхание прерывается. Кажется, у меня панический приступ.

Джек берет карту, прикрепленную к двери. − Здесь говорится, что с каждым переводом твоя мать теряла стабильность. Они не смогли клонировать болезнь Хебба, поэтому она осталась больной, − он перелистывает страницы. − В любом случае, они планировали в ближайшее время отказаться от «модели Розы», потому что не могли идти в ногу с производством.

Он резко останавливается и швыряет карты на землю. Прохладный воздух кружится вокруг нас, когда Джек закрывает двери морга в стене, унося моих матерей обратно в их холодные могилы.

И тут я вижу это.

Если раньше при панической атаке все органы беспорядочно стучали, то теперь мне кажется, что мои внутренности сморщились и увяли. Внутри тихо и пусто.

Что-то изменилось в поведении Джека. Его глаза становятся жесткими и холодными. Он смотрит мимо меня.

− Элла…

Но уже слишком поздно. Мы оба это увидели. Три двери, три аккуратные таблички в колонке рядом с дверью моей матери.

«Шепард, Элла, верс. 1».

«Шепард, Элла, верс. 2».

«Шепард, Элла, верс. 3».

Глава 61

Я не помню, как покинула лабораторию, пробежала через Верхний город и оказалась в конспиративной квартире Зунзаны.

Я помню только три двери, три этикетки.

Три версии меня.

Джек пытался поговорить со мной, убедить, что я человек, а не какой-то монстр. Что какой бы тип «переноса» ни осуществлялся в лаборатории, меня это не касается. И это мы еще не заглядывали за двери с моим именем…

Он не понимает, что я не могу понять даже худшего. Есть копии меня.

И… возможно, я копия себя.

Если бы мы открыли эти двери и ячейка с первой версией была бы пуста − означает, что я оригинал? А если в морозилке с надписью «версия 1» окажется тело с ломкими волосами и обмороженными губами… Была бы хоть одна ячейка пустой?

Джек, Джули и Ксавье удаляются в другую часть дома, чтобы обсудить дальнейший план действия. Я не дура, прекрасно понимаю, что они обсуждают меня: что я такое, можно ли мне доверять, стоит ли усыпить меня, ведь Джули собирается поступить с Акилой именно так. Может, это будет так же просто, как выключить тостер из розетки.

Может, я ничего не почувствую.

Я сижу за кухонным столом, чувствуя все и ничего одновременно. Как человек, которому причинили столько боли, что он просто онемел. Андроид находится здесь же, занимается своей работой. Наблюдаю за ним: когда моргаю я — моргает и он. Запрограммированный рефлекс.

Я пытаюсь понять, где заканчивается человеческий фасад и начинается андроид. Эти железяки всегда напоминали мне о смерти, но сейчас как никогда раньше. Особенно, когда смотрю на него и понимаю: самое неестественное в его внешности это то, что грудь не вздымается, когда он дышит. Если бы у него была эта единственная дополнительная функция − он выглядел бы живым.

Грудь моей матери дрогнула. Я помню. Я наблюдала за ней, как ястреб за больной добычей, ожидая того момента, когда наступит неизбежный конец. У нее был особенно сильный приступ сразу после смерти отца. И вот, что интересно: это был первый раз, когда ее перенесли в тело клона? Она начала встречаться с доктором Симбой в правительственных лабораториях. Но в любом случае, мама или то существо, которое я приняла за маму было больно или неисправно, или еще что − я наблюдала за ней всю ночь напролет. Я считала ее вздохи, благодарная за каждый.

А потом я увидела тело мамы. Тела. Их много. Все бездыханные, неподвижные.

Я делаю глубокий вдох и кладу руку на грудь, наслаждаясь ощущением, как мои легкие расширяются, а ребра двигаются под кожей. Я пытаюсь убедить себя, что это правда, но больше не знаю, чему верить.

Пытаюсь понять, что же произошло и кто я такая. У меня вошло в привычку разбивать мир на факты и выдумки. Но это не вопрос черного и белого, правильного и неправильного, андроида и человека. Нет ничего проще, и кроме того − только андроиды думают только фактами.

− Кто ты? − тихо спрашиваю я андроида. Объектив в глазах андроида смещается, когда он приближается к моему лицу, ища подсказки, которые ему нужны, чтобы правильно ответить.

− Я помощник международной модели. Мне дали имя Ким, − Андроид берет нож и начинает резать морковь, но, хотя его голова наклонена вниз, глаза-то все равно следят за мной. Эту модель андроида можно легко сделать как под мальчика, так и под девочку − короткие черные волосы, высокие скулы, небольшое лицо… Когда я опускаю глаза на руки андроида, Ким следует моему примеру, глядя, как его нож летает над разделочной доской.

Когда я задала ему вопрос, андроид назвал мне имя. Я больше чем имя. Я чувствую, я думаю, следовательно, я существую.

Правильно?

− Ким, что будет, если ты поскользнешься? − спрашиваю я.

− Простите? — переспрашивает андроид, закидывая очередную морковку под лезвие кухонного ножа.

− А что будет, если ты порежешься?

− Я запрограммирован на выполнение всех кулинарных задач, включая разделку мяса.

− Но ты можешь ошибиться.

− Любые ошибки в моей программе, приводящие к повреждению моего тела, будут покрыты международной гарантией помощника. Хотите, я расскажу вам о гарантийной программе?

− Нет, − отвечаю я. Морковь нарезана. Ким сгребает ее в миску и поворачивается к плите, где уже стоит большая кастрюля с кипящим бульоном. Он бросает морковь в горячую жидкость, его руки находятся ближе к кипящей воде, чем мог бы позволить себе человек.

− Больно? − тихо спрашиваю я.

− Пожалуйста, повторите вашу команду, − просит Ким, поворачиваясь ко мне.

− Ты чувствуешь боль? − интересуюсь. Потому что я могу.

− Я снабжен стандартным применением электростимуляторов, запрограммированных по всему телу, которые предупредят, если я близок к повреждению себя, − безэмоционально отвечает Ким. Он берет большую деревянную ложку, помешивает морковь, добавляет розмарин и тимьян в смесь и дробит травы между своими механическими пальцами, прежде чем бросить их в кипящий суп.

− А что будет, − спрашиваю я, − если ты сунешь руку в кастрюлю?

− Горшок полон киящей жидкости, − машинально отвечает Ким. − Я запрограммирован избегать опасностей.

− Будет больно? − я перегибаюсь через разделяющий нас стол.

− Мои электростимуляторы зарегистрируют, что рука не должна близко соприкасаться с температурами, которые могут поставить под угрозу мою гарантию, − несмотря на мои вопросы, в голосе Ким нет страха. Нет ничего, кроме запрограммированных ответов.

− Это действительно повредит тебе? − спрашиваю я.

− Моя синтезированная кожа на основе силикона разработана специально для того, чтобы быть в состоянии справиться с экстремальными температурами в случае чрезвычайной ситуации. Если ущерб будет нанесен в ситуации ЧС — то гарантия сохраняется.

Так что нет. Я разговариваю просто с огромным держателем кастрюли.

− Засунь руку в суп, − приказываю я.

− Нет признаков чрезвычайной ситуации, которая бы оправдала это действие, − отвечает Ким совершенно бесстрастно.

− Команда: засунь руку в суп.

Ким держит ложку правой рукой, но левая нависает над краем горшка.

Он колеблется.

− Почему ты не выполняешь мой приказ? − говорю я, откидываясь на спинку стула и глядя на него.

Ким переводит взгляд с меня на свою руку. − Я… не в чрезвычайной ситуации, − говорит он. − Такое действие может аннулировать любую гарантию…

− Я дала тебе прямой приказ, независимо от гарантии, − говорю я. Мой голос стал пугающе спокойным. Не знаю, почему это так много для меня значит. Андроид не чувствует боли. Жар не повредит. Это ничего не докажет − но я должна увидеть, как это произойдет.