− Я человек? − спрашиваю я, переводя взгляд на сумку Джека и анализатор наноботов, который указал ему, сколько во мне микроскопических роботов. Это не тот страх, который я могу выразить словами, но внутри меня глубочайший ужас. Я выросла в мире, где все может выглядеть по-человечески, но на самом деле таковым не является, и я ведь никогда не сомневалась в своей человечности. Было совершенно ясно, что андроиды − не более чем разодетые роботы. Но видя Акилу и двойника мамы, видя свои сверхчеловеческие способности… я сомневаюсь во всем, начиная с себя.

− Ты − это ты, − говорит Джек, но я замечаю, что это не ответ на мой вопрос.

Глава 49

Джек встает и протягивает мне руку, помогая подняться. − Готова?

Я снова смотрю на скелеты, «разбросанные» по катакомбам. − Ты это имел в виду? − спрашиваю я. − Когда сказал Джули, что мы собираемся спать? Ты всегда хотел пойти этим путем?

Джек смотрит на меня, на его лице мелькают тени от фонаря. − Да, − говорит он. − А теперь нам пора бодрствовать.

− Где это?

Джек пытается улыбнуться. − Увидишь.

− И ты сказал Джули и Ксавьеру взять Акилу и отправиться на войну?..

Джек направляется к дальней стороне катакомб к еще одной лестнице. − В Гозо есть старый бункер времен Второй мировой − туннель огибает его, и они как раз смогут попасть туда, а затем и в безопасное место.

Я поднимаюсь за ним по лестнице − старой, но настолько как та, что в потайном туннеле. На этой лестнице даже когда-то существовали деревянные перила, но сейчас они превратились в гниющие щепки.

− Для чего ты нас разделил? − спрашиваю я.

− Что? − откликается Джек.

Я говорю громче: − Почему мы должны были разделиться?

Джек на мгновение останавливается, но не оборачивается. − Я не был уверен, что это безопасно.

− Мне все равно: опасно это или нет, я могла бы пойти с Акилой. Даже если она… другая… я лучше буду с ней, чем без нее.

Джек по-прежнему не поворачивается ко мне, но продолжает: − Я подумал, что так небезопасно для них…

Я спотыкаюсь на этих словах. Мой счет наноботов, роботы-трекеры, находящиеся внутри меня, мои нечеловеческие способности… я не знаю, можно ли мне доверять или, может, он сомневается, на чьей я стороне, но в конце концов — я обуза.

Джек открывает дверь в конце лестницы, пиная ее, когда та застревает. Мы выходим на прохладный ночной воздух. Я «пью» свежий воздух, наполняя легкие до тех пор, пока они не начинают болеть, и выдыхаю воздух одним долгим свистом.

Над головой мерцают едва заметные звезды. Я вижу огни города Мдина поблизости, − они настолько яркие, что затмевают практически все небо. Мы в Рабате, и хотя мы только что въехали в довольно большой город, нас никто не замечает. Здесь люди держатся особняком. Я жила в Рабате с родителями еще до того, как мама разработала технологию для спа-салона. У нас был маленький домик с плющом и пыльными известняковыми стенами. Эта часть Рабата, однако, пустынна. Мимо проносятся несколько детей на велосипедах, таща за собой тяжелую тележку. Хоть они и молоды, но эти дети уже работают, а не играют, и изгиб их спин и трещины на ладонях означают, что они уже намного старше, чем должны быть в своем возрасте.

Вдалеке я вижу очертания собора Святого Павла, тезки катакомб. Крыша его провалилась, вывеска сломана, центральная дверь отсутствует, обнажая темную голую внутренность.

СC никогда не запрещал религию, по крайней мере не так, как некоторые из рецессионных государств. Это просто породило бы апатию. Вместо того чтобы активно препятствовать людям отказываться от своей религии, правительство просто игнорировало ее. Праздники были изменены с «религиозных мемориалов» на «сиесты» и «вечеринки». Были упразднены налоговые льготы; ни одной религии не было предоставлено никаких особых льгот. Если повреждалась какая-либо религиозная статуя − ее не ремонтировали, ее заменяли чем-то другим, более нейтральным.

И дело не в том, что правительство заставляло людей отвергнуть церковь; а в том, что люди просто перестали заботиться об этом. Когда маме впервые поставили диагноз «болезнь Хебба», я застала ее за молитвой. Думаю, это естественно − молиться в такой момент. Но мы обе были смущены… будто я застала ее голой, и с тех пор я никогда больше не видела, чтобы она молилась.

На Мальте по-прежнему есть несколько соборов и церквей − в Сент-Джонсе каждый год проводится большая благотворительная акция для района Фокра, − но по большей части люди не беспокоятся. Так или иначе, но я никогда не заботилась о религии, и ни один из моих родителей не был глубоко религиозным человеком, хотя семья Акилы была как раз из таких. Но глядя на то, что осталось от Собора Святого Павла, особенно после выхода из катакомб, наполненных другими останками, мне становится грустно.

Такое чувство, что все в моей жизни − это гниющие кости.

Джек отводит меня за несколько кварталов от катакомб, и там он получает доступ к гаражу на уровне улицы, просканировав сетчатку. Замки на металлической двери открываются, и через несколько минут Джек появляется оттуда на старинном черном вездеходном «Веспе» в золотом кузове. Он потрепанный и старый, но когда Джек заводит двигатель — в ответ тишина, хотя шины выглядят новыми. Хоть он и выглядит неприметным, старым и бесполезным, но байк, вероятно, достаточно мощный, чтобы взобраться на гору.

Джек перекидывает ногу через сиденье и двигается вперед, освобождая мне место. − У меня не будет своего? — спрашиваю я.

− Он только один, любовь моя.

− Тогда позволь мне сесть за руль, − прошу я. − И не называй меня «любовью».

Джек двигается на сиденье, но прежде чем я успеваю вскарабкаться на него, добавляет:

— Несомненно, ты знаешь, куда мы едим, верно?

Я рычу и забираюсь на «Веспу» позади него. Я не обнимаю его за талию, предпочитая держаться за крыло позади. Джек оглядывается на меня, пожимает плечами, и байк оживает, раскачиваясь и подпрыгивая на изрытой выбоинами улице перед гаражом, когда двери автоматически закрываются за мной.

Я села так неудобно, что даже не вижу, куда мы едем, не иначе как прочь от цивилизации. Джек избегает больших городов по пути. Мдина исчезает на позади, хотя яркие огни новой Венеции, включая сверкающие верхушки триумфальных башен, все еще видны на северо-западе.

Когда Джек сворачивает с дороги на каменистую местность складского упаковочного района, я хватаю его за талию, чтобы не свалиться, когда мы болезненно подпрыгиваем на ухабах, которые, вероятно, никогда не были должным образом вымощены. Джек кладет одну руку поверх моей, прижимая меня к себе. Я инстинктивно начинаю отстраняться, но потом решаю не делать этого. Рядом с ним тепло, и я чувствую себя в безопасности.

Через некоторое время я понимаю, куда мы едем. Земля все более и более пустынна, даже фабрики не отваживаются заходить так далеко на север и Восток. Пустые останки зданий тупо смотрят на нас, пока Джек не рискует снова выйти на ухабистые улицы. Дороги когда-то были хорошо проторенными и популярными, но от того времени почти ничего не осталось.

Мы направляемся в бывшую зону боевых действий.

В гражданскую войну было тяжело всем странам-участникам. В каждой стране есть свой знак. На Мальте, наш самый большой шрам − бывшая столица, Валетта.

Джек останавливается прежде, чем мы достигаем развалин города. Он подъезжает к искореженным железным воротам, блокирующим ряд каменных ступеней. Вывеска, выложенная бело-голубой плиткой, покрытая пятнами времени, гласит, что мы в «СЕНГЛИ». Под городом есть фраза, написанная на латыни: «Città Invicta».

Джек замечает мой взгляд. − Это переводится как «непобедимый город».

Какая шутка. Каждый город падает.

Я спрыгиваю с «Веспы», потирая ноющую задницу, пока Джек орудует старомодным ключом на металлическом замке и, наконец, ворота распахиваются. На тусклом ночном небе больше звезд, чем я когда-либо видела. Я протискиваюсь мимо Джека, поднимаю глаза к небу и выхожу на площадь, вымощенную гладкими бледными кирпичами, многие из которых треснули или отсутствовали. Низкая стена из таких же кирпичей тянется вдоль площади, и я бросаюсь к ней, вдыхая пьянящий запах соленой воды.