Я остановилась, глядя на подругу. Это почти как, если бы она была здесь, со мной, но, конечно, её здесь нет. Я посмотрела на луну, казавшуюся не более чем бледным пятном на насыщенном, синем небе.

Акила где-то там, на лунной военной базе. И пока я могу её видеть, благодаря наноботам, проецирующим её изображение прямо на мои глаза, я не могу почувствовать её. Не могу коснуться её.

— Я ничего не могу сделать, — наконец говорю я, поникнув. — Слушай, мне пора идти.

Алика окидывает меня сочувственным взглядом, после чего её лицо замирает.

— Подожди… ты сказала, что идёшь гулять. Ты же не…Элла, где ты?

— Нигде, — говорю я слишком быстро.

— Элла! Ты не можешь постоянно себя мучить! Тебе правда не нужно…

— Мне пора! — быстро говорю я, когда ударяю пальцами по наручу и прерываю звонок. Акила права — я не должна постоянно думать о смерти моего отца. Но после того кошмара, маминого здоровья, я просто… мне нужно снова её увидеть.

Папину могилу.

Глава 5

Много-много лет назад люди хоронили умерших в земле. Но Новая Венеция — современный город, и места для надгробий нет, да и это лишняя трата земли. Взамен, людей кремируют, а прах используют в качестве удобрения для корней деревьев и других растений Центральных Садов.

В дальней части парка, недалеко от дорожки, идущей по периметру, деревья выше, некоторые из них посажены на останках людей, умерших до окончания застройки города. Не всем умершим сажают деревья — только значимым для города людям.

Таким, как мой отец.

Роща памяти — мой любимый уголок города. Это единственное место в Новой Венеции, где растут настоящие деревья. Я знаю, что если копнуть достаточно глубоко, то в основании моего города окажутся стальные балки и бетон, а не твёрдая почва.

Но ощущение реальности есть здесь, где деревья растут из аккуратно чередующихся склонов кладбища — настоящего леса.

Шаги замедляются, когда я достигаю Рощи памяти. Деревья легонько склоняются от ветерка, но моё внимание сосредоточено на одном — маленьком остролисте, окруженном у основания пластиной с гравировкой.

Филип Д. Шеферд.

2299–2341.

Истина таится в сердце Случая.

Я стою тут, смахивая ресницами слёзы, пока смотрю на жесткие листья с шипами. Вокруг стало холоднее и тише. В этом своего рода горькая завершённость — видеть дату его смерти прямо здесь, передо собой.

И что-то гораздо худшее внутри меня, груз тянущий моё сердце из груди в направлении, что я приметила впервые, к пространству под эпиграфом моего отца.

Место для гравировки маминого имени. Её поместят сюда же, её пепел смешается с папиным, прорастая плющом, что будет обвивать остролист.

Я одна организовала похороны отца; я видела уже подобное, как она готовилась, после поставленного ей диагноза.

Я сжимаю зубы.

Я не могу потерять маму. Ещё и её.

— Кхм.

Я поворачиваюсь, удивлённая тем, что тут есть кто-то ещё. Роща памяти не особенно популярное место, учитывая, что в городе можно много, чем заняться. Окликнувший меня парень моего возраста, слегка выше меня (что не говорит о многом), едва втиснут в чёрную куртку, скрывающую очерченные мышцы, не смотря на теплый день.

Я бы не назвала его красивым, или даже симпатичным, но в нём что-то, что заставляет сердце звучать, словно колокольчик. У него тёмные стриженные волосы, но наиболее поразительное в нём — бледно-голубые глаза.

А может я примечаю его глаза, только потому что он таращится на меня.

— Да? — я спрашиваю раздражительно, когда он не произносит больше ни слова.

Парень берёт мою руку, тянет ближе к себе. Я высвобождаюсь — не люблю, когда меня касаются незнакомцы — он снова тянется ко мне, его кисть обхватывает мою руку и больно дёргает меня на несколько шагов вперёд.

Я действую инстинктивно: вырываю запястье из его хватки и бью ребром ладони по лицу, что сопровождается звучным хрустом в его носу и разбитой губой.

— Не прикасайся! — кричу я. Мышцы напряжены, готовые к действиям. Внезапно я осознаю, что мы здесь совсем одни.

— Слушай, — начинает парень, но я резко выставляю локоть, не давая ему подойти ближе.

Кажется, будто лицо парня становится маской с острыми углами. Вся краска исчезает с его лица — за исключением появляющихся ярко розовых синяков на его щеках и носу.

Его густые брови хмуро опускаются, и он так пристально на меня смотрит, что я инстинктивно делаю шаг назад. Моё движение вызывает какую-то эмоцию на его лице — сожаление? — но она снова быстро скрывается под маской.

— Послушай, я здесь, лишь чтобы предупредить тебя.

В его тоне есть доля отчаяния и угрозы; он выглядит, как запертое в клетке животное, несмотря на тот факт, что мы находимся на открытой местности.

Мои глаза округляются, и я оглядываюсь по сторонам, почти ожидая увидеть злоумышленников, выпрыгивающих из-за кустов.

Он нервно проводит рукой по коротким волосам.

— Это не…это…

— Что? — спрашиваю я. Я накрываю правой рукой запястье левой, около наруча, где есть тревожная кнопка, которая приведёт полицию мне на помощь, если этот парень окажется опасен.

Глаза парня сужаются, когда он это видит. Он бранится.

— Я просто хотел предупредить тебя на счёт Акилы, — говорит он. — Всё. Я тебе сказал, мне пора.

— Что? — повторяю я, когда он отворачивается. — Что не так с Акилой?

Он колеблется.

— Откуда ты вообще знаешь Акилу?

Он окончательно замирает.

— Давай без этого, — говорит он, поворачиваясь. Его плечи резко опускаются, протестующе, и я почти не могу разобрать, что он говорит дальше. — Знаю, это звучит глупо, но… послушай, ты не можешь ей доверять.

— Конечно же могу; она моя лучшая подруга!

Моя единственная подруга.

Он по-прежнему не оборачивается.

— Больше нет, — говорит он.

Я начинаю возражать, но он поворачивается, поднимая руки.

— Я пришёл сюда только, чтобы сказать это. Из… уважения к твоему отцу. Вот и всё. Я ухожу.

Он уходит — а я и не мешаю, нет никакого смысла говорить с сумасшедшим — но он останавливается у могилы отца. Он стоит с уважением, его взгляд задерживается на каменной табличке, которая огибает папино дерево. Его лица не видно, когда он наклоняется вниз; его губы шепчут слова, которые я не могу расслышать.

Я отвожу взгляд в сторону, заправляя прядь волос за ухо. Он говорит с папой также, как и я. Его лицо полно печали, интонация — сожаления. Он кажется добрым.

Он выглядит так, словно он скучает по моему папе также, как и я.

Глава 6

Я медленно возвращаюсь в квартиру в «Спа духовных грёз». Даже не могу предположить, кто тот парень, но у меня чувство какого-то дежавю в отношении него. Я трясу головой, стараясь опустошить её.

Пытаюсь дозвониться до Акилы, но она может пользоваться наручем только в определённое время: в армии всё строго со связью на базе. Я не представляю, откуда тот парень знает Акилу, но он был предельно ясен…

Я останавливаюсь, едва не хлопнув себя по лбу. Конечно. На нём была куртка, хотя на улице сегодня жарко. Он пытался спрятать свой наруч. Он моего возраста, знает Акилу, и не хочет, чтобы кто-нибудь увидел его наруч.

Он дезертир.

У любого, имеющего отношение к армии, на наруче есть жёлтая полоса. Через год службы её сменяет золотая. Но если кто-то сбегает, наруч становится чёрным, чтобы все это видели.

Парню, наверняка, назначили год службы в армии, как Акиле. И вместо этого, он дезертировал. Он был завербован достаточно давно, чтобы познакомиться с Акилой — он хорошо её знал, раз хотя бы слышал обо мне — а потом сбежал. Неудачник.

Без окончания службы, он теряет возможность поступить в университет, не может голосовать, он может просто паковать вещички и валить в страну Раскола. Не понимаю, зачем ему докучать мне попытками сказать что-то об Акиле, но у решившего дезертировать проблем будет больше, чем я захочу попытаться решить.