Вы, может быть, думаете, что мама была рада избавиться от папы и всех его ужасных щеток для волос. Не только потому, что он теперь был влюблен в Фила с завода, но и потому, что и до этого он почти никогда не выходил из своего кабинета, разве что поужинать, хотя он никогда не пил с нами чай и не обедал. А если все-таки показывался, то лишь раздражал всех. Например, мы сидим обедаем, погрузившись в спор по поводу современной любви к панировке, и тут появляется папа, причесанный волосок к волоску, и просит маму извлечь сигарету изо рта. А потом поворачивается к нам и говорит, что мы неправильно держим нож и вилку. И хотя мамино выражение лица подрывало его авторитет, я всегда чувствовала, что должна его слушаться. И мучилась, тыкая в еду вилкой, которую держала в левой руке, хотя мне куда больше нравилось есть как скандинавы, сгребая еду вилкой в правой руке. А папа, закончив с едой, говорил: «Ну, я пошел работать». И мы оставались одни и снова начинали сгребать еду и обсуждать панировку.

Часто после его ухода мама бормотала «идиот» или нечто подобное, а Крошка Джек защищал папу, кидался вслед за ним, а потом возвращался грустный, не зная, к какой стороне примкнуть.

После разрыва я сначала думала, что, в общем-то, рада избавиться от папы. Но на самом деле я по нему скучала: папины появления за ужином все-таки были лучше, чем ничего, и его сдержанное неодобрение неожиданно показалось мне довольно важным. И когда я услышала о его любовном романе – а мы услышали о нем, потому что мама написала короткую пьесу, вспоминая, как она сама узнала об этом романе, – мое мнение о папе изменилось. Это было волнующе и неожиданно. Вдруг оказалось, что наш отец из плоти и крови, а раньше он представлялся старой пыльной статуей, которую всюду таскают за собой и стараются на нее не натыкаться.

Даже мою сестру, которая очень злилась из-за разрыва и очень беспокоилась насчет будущего, новость о папином романе привела в восторг.

– Я просто не могу себе представить папу, вот так, как он целуется и так далее с другим мужчиной, – сказала она, – это потрясающе.

И мы согласились. Так оно и было.

Может быть, поэтому мама так расстроилась. Может быть, как и мы, она теперь видела его в новом, романтическом свете. Посмотрим правде в глаза: она ведь подслушала в телефонной трубке настоящий любовный шепот. А теперь папа ушел.

– Тебе не будет одиноко, мама, – сказала я. – У тебя же осталась миссис Лант.

– Не нужна мне миссис Лант. Миссис Лант – мутант, – внезапно произнесла она, обрадовавшись, что получилось в рифму.

– Ну в любом случае у тебя есть мы трое, – весело прочирикала я, но она процитировала стихотворение «Одиночество в толпе», парадоксальное название которого иллюстрировалось образом пластиковой петрушки на тарелке голодного человека.

У сестры наконец получилось заставить меня волноваться – как это всегда получается у старших сестер – из-за одиночества мамы, ведь сестра неустанно твердила о возможных последствиях. Ей было одиннадцать, а мне девять, она лучше меня разбиралась в таких вещах, и я была вынуждена признать, что одиночество наверняка входит в десятку самых худших вещей, которые только можно себе представить, и может запросто привести к несчастью и написанию пьес, а уж этого точно нельзя допустить. Но все же я не так беспокоилась, как сестра, и уделяла переживаниям только часть своего времени, что сестра считала проявлением черствости.

В свою защиту я составила список множества других людей, на которых мама могла бы рассчитывать, чтобы избавиться от него (от одиночества). И список этот был длинным. Для начала я включила туда ее родственников – были у нее кое-какие братья (но не сестры, что было бы в миллион раз лучше, особенно в те дни). Ее мать я не посчитала, это была недобрая женщина, всегда готовая посыпать раны солью. Но у мамы имелись милые тетушки, а также кузены и кузины, разбросанные по стране.

Мне пришлось признать, что отсутствие у мамы лучшей подруги (на самом деле у нее вообще не было подруг) ставило ее в невыгодное положение. Произошло это потому, что она училась в удаленном пансионе, а после вышла замуж в девятнадцать лет, не успев даже по-настоящему начать взрослую жизнь. Но в актив можно было записать целую коллекцию друзей семьи, которых мама знала всю свою жизнь, – хорошо воспитанных, напыщенных леди и джентльменов, которые устраивали коктейльные вечеринки и всякое прочее, прекрасно подходящее для того, чтобы развеяться и забыть об одиночестве.

В непосредственной близости от нас имелись и соседи. Пышногрудая миссис Вандербас и ее водитель, мистер Мейсон. К их большому старому дому вела та же дорога в форме буквы «D», что и к нашему дому, днем они спали, так что миссис Вандербас высовывалась из окна верхнего этажа и кричала: «У нас с мистером Мейсоном щас сиеста, так что заткнитесь», и мы специально ходили на цыпочках и вели себя как можно тише, пока она снова не показывалась в окне и не кричала: «Подъем, подъем», и это означало, что они проснулись.

Мы любили миссис Вандербас – из-за этого я специально пишу о ней лишние строки. Она частенько приносила нам домашние голландские кексы в красивых формах, которые каждый раз просила вернуть (формы). А когда миссис Вандербас нашла в цветах ужика, она позвала нас и подняла его, чтобы показать нам, как настоящий специалист, хотя до этого только один раз видела ужа по телевизору, а через неделю у нее случилась запоздалая паническая атака, так что ей пришлось попросить доктора Хиллворда выписать ей успокоительное.

К числу других симпатичных нам соседей относились доктор Хиллворд и миссис Хиллворд (которую назвали Маргаритой до широкого распространения маргарина, и ей хотелось бы, чтобы либо ее назвали по-другому, либо маргарин не стал так популярен). Хиллворды были нами очарованы и приносили своего милого щенка Бимбо познакомиться с нашим милым щенком Дебби, когда они еще были щенками, да и после тоже приводили. И однажды они помогли нам устроить фейерверк, когда мама испугалась запускать ракеты, а папа застрял на заводе.

А еще была миссис Лант, которая, как бы мама ее ни называла, всегда приходила на помощь, хотя определенно не в роли няни (она терпеть не могла детей и говорила, что у нее от них кошмарики), и оказывала успокаивающее действие, а также делала замечательные тарталетки с вареньем, причем с вареньем разного цвета, которые мы называли цветным горошком. «Ничто так не поднимает настроение, как тарталетка с вареньем», – бывало, говорила миссис Лант, и хотя иных приятных слов она никогда не говорила, эти слова были приятны, и говорила она их часто.

Нянь как возможных помощниц в борьбе с одиночеством я в свой список не включила, ну разве что была одна очень милая няня по имени Джоан, но она к тому времени уже осталась в прошлом. Они подолгу не задерживались, да и все были немного не на нашей волне – в отличие от мутанта миссис Лант, которая провела с нами долгие годы и знала нас как облупленных. Поначалу мама всегда старалась подружиться с новой няней, вела себя непринужденно, но когда няня давала понять, что дружить с мамой не намерена, мама обдавала эту няню холодом, будто обиженная школьница. Такие представления смущали даже меня. Няни просто хотели, чтобы их оставили в покое и дали немного денег. Когда нас покинула третья няня, мама с трудом собралась с духом, чтобы позвонить в агентство и попросить прислать четвертую. Владелица агентства, тупая корова, имела склонность осуждать других и водила дружбу с бабушкой, но мама все-таки позвонила, и нам прислали Мойру с желтыми, как у волка, глазами, смотреть на нее было тяжело. Мама поняла, что с Мойрой не стоит даже пытаться подружиться. Во-первых, она выставила баночки с мазями в ванной комнате у всех на виду, а во-вторых, она рано ложилась спать, чтобы почитать в постели, и эти два обстоятельства бесконечно раздражали маму.