«Жив, конечно. Хуй я помру, пока мы режим не свалим», – ответил Витя, хоть и не сразу, а ведь раньше он не матерился, особенно в сообщениях. Интеллигент ведь.
«А я приехал»
«Молодец», – как-то странно ответил друг и, пока Кирилл думал, исчез из сети.
Самому Кириллу было и обидно, и стыдно, что он все это время не был в Минске, мать еще в день выборов почему-то насела, что срочно надо починить крышу в доме в деревне.
– Какая разница? Зачем сейчас? – не понимал он, но она просила, и отец настаивал, вот он и согласился, а теперь ехал назад с отцом и нервно стучал телефоном по колену.
«Починил крышу, да видимо не ту», – подумал Кирилл и поежился, видя, как в сторону центра опять поехала колона автозаков. Эти темно-зеленые машины уже никого не удивляли и даже не пугали, только внутри что-то сжималось, и кулаки сжимались сами так, что Кирилл чуть телефон свой не раздавил.
– И когда это началось? – спросил задумчиво отец Кирилла, глядя на эту колону.
– Когда? С цепи солидарности[8], – рыкнул Кирилл, – хотя нет, раньше и это наша вина.
– В смысле? – не понял отец.
– В прямом, ты ведь все понимаешь! Ты же из Минска меня увез, чтобы я никуда не пошел, потому что знал, что что-то будет, и вот оно есть!
Мужчина потупил взгляд, но ничего не сказал, зато Кирилл эмоций своих постыдился. Да, он хотел с друзьями пойти и посмотреть протоколы комиссий на ближайших участках, но он сам по-настоящему не верил, что все обернется так, вот и уехал, даже на сообщение Сережи, что, мол, говорят, интернет отключат, не обратил внимания, не поверил, посмеялся.
«Ну бред же. Это же во вред государству», – подумал он, а интернет все равно отключили, а крыша чинилась.
– Извини, – сказал он отцу.
– На самом деле ты прав, – сказал пожилой осунувшийся педагог на пенсии. – Мы сами ему это позволили.
Кирилл ничего на это не сказал, только телефон закинул обратно в рюкзак. Больше всего его пугало, что друзья почти ничего не хотели говорить о происходящем. Приедешь – поговорим, – говорили они с тех самых пор, как появился интернет, они-то первое время вообще думали, что дело просто в деревне, живет-то в ней три старика и собака, может, и сеть тут такая себе, никогда хорошей не была, а тут совсем упала. Бывает.
«У нас все бывает, а потом хрен найдешь, где конец», – мысленно ругался Кирилл, глядя на последний автозак.
У дороги уже были люди, опять с шарами, цветами и лентами. Кириллу было даже стыдно им махать не потому, что он не с ними, а потому, что сейчас мать наверняка заплачет и скажет, что он не должен никуда ходить, что она не выдержит, если с ним что-то случится, а она действительно не выдержит, и отец тоже. Соврать им и сказать, что он никуда не пойдет, а потом, если что случится, его и искать не начнут сразу.
«Театр абсурда»[9], – думал Кирилл и едва не вздрогнул, когда отец внезапно ударил рукой по рулю, сбрасывая скорость до двадцати километров в час, как шутили в Минске – единственной разрешенной скорости по новым правилам движения.
– Уроды, – внезапно вырвалось у мужчины, но, глядя, как загудела толпа у дороги, как разномастные женщины машут руками, приветствуя его, как своего, перестал злиться. – Ты собираешься сегодня на Марш за свободу? – спросил он.
– Откуда ты знаешь про марш? – удивился Кирилл.
Он уже как-то привык, что протест объявили телеграммным, а всех, у кого его нет, вычеркнули из списка участников, потому что всеми управляют кукловоды, только те почему-то то с России, то с Украины, то с запада, хотя когда это Лукашенко в своих речах не путался в показаниях? Это уже никого не удивляло, да и всерьез его слова уже никто не воспринимал. «Овцам», «наркоманам», «безработным» и «проплаченным»[10] уже хватило слов и оскорблений сполна.
– Мне друг звонил, сказал про марш, спрашивал, приеду ли я.
– А ты?
– Сказал, приеду, но, мол, не знаю, пойду ли. Опасно же, а теперь точно пойду, – сказал мужчина и, улыбаясь, помахал последней женщине в колоне, явно «самой продажной» старушке с тростью и цветами.
Кирилл посмотрел на нее с сочувствием, понимая, что сейчас народ прикрывается женщинами[11], почти как щитом, и не ясно, как долго это будет работать. Ощущение, что в любой момент могут начать стрелять, Кирилла не покидало, хотя он был далеко, но успел насмотреться таких видео, что волосы на затылке шевелились, а о молчании СМИ и говорить не стоит. На улицах Минска взрывы, а в новостях радостно сообщают, что мы готовимся к Дожинкам[12], это ли не издевательство?
– Фэйки всякие там в интернете пускают, – говорит президент и хочется разбить телевизор, только бы он уже умолк.
«Да, фэйки, а мы идиоты, мы не знаем своих улиц, не узнаем своих знакомых и, вообще, мы – «овцы, наркоманы, тунеядцы» – права не имеем думать, знать, понимать. Господи, да хватит врать!» – хотелось кричать Кириллу, но он молчал, боясь нервировать отца, а тот вдруг про Марш за свободу сам говорит.
– Я хочу на Марш, – признался Кирилл. – Нет, не так, я должен быть там.
Отец ему только кивнул. От этого разговора о политике, которого они оба избегали, внезапно стало легче, даже как-то спокойней, особенно Кириллу.
«Если отец того же мнения, то мать можно будет убедить», – решил он.
– Мне же это… звонили, спрашивали, в городе ли я.
– Кто? – удивился Кирилл.
– Ректор… урод.
– А ты?
– Сказал, что в деревне. Это он что, меня на этот провластный митинг звать собрался, что ли?! – ругался отец, действительно ругался, хотя это для него было совсем несвойственно.
– Или хотел запретить идти на Марш, – пожимая плечами, сказал Кирилл. – Это же типа нормально решать, куда мы идем и что говорим. За нас даже решили, кто у нас президент.
– И не говори, – выдохнул отец.
– Кстати, ты за кого голосовал?
– За Тихановскую, и мать за нее голосовала. Я вообще не знаю ни одного человека, кто за него голосовал.
– А я знаю, – вздохнул Кирилл, – ребенок силовика областного масштаба.
– Ну и бог с ним, просто не восемьдесят процентов, совсем не восемьдесят. Ну написал бы он себе каких-нибудь пятьдесят три, я бы может и поверил, но восемьдесят.
– Мы победили коронавирус[13], – отмахнулся Кирилл.
– И то верно, – вздохнул мужчина, продолжая неспешно двигаться в сторону родного района, самого тихого за всю историю протестов. – Сообщения о событиях на родных улицах были только двенадцатого числа, когда появился интернет и протесты стали мирными, хотя говорили, что кого-то в тот день еще даже задержали, схватили и уволокли в одну из тех вон темно-зеленых машин.
– И все это на наши налоги, – тяжело вздохнул отец, будто они с Кириллом думали про одно и то же. – Ну бьют, издеваются…
– Людей на провластный митинг возят[14].
– И не говори. Слушай, а есть у нас что-то на районе? Я бы еще мимо толпы проехал, да как бы погудел, а то… аж трясет от злости.
– Я понятия не имею, все новости про площадь и митинг, – пожал плечами Кирилл.
– Много там едет?
– Ну с Могилева вот пишут – пустые автобусы катятся.
– Невидимая поддержка бесценна, – пошутил мужчина, но все равно сделал петлю, чтобы проехать по самой оживленной улице района, а там действительно оказался женский ряд, совсем небольшой, все явно к Маршу готовятся.
– Валя! – вдруг воскликнул отец Кирилла и ударил по тормозам, увидев у дороги свою жену.
Кирилл тоже глазам не поверил, но его мама в черном платье с белыми цветами стояла у дороги.
Меньше всего Кирилл думал, что сможет увидеть тут мать. Он даже из машины вышел, хотя они стали там, где запрещена остановка, но это почему-то никого не смутило, словно по какому-то негласному правилу все машины знали, что крайняя полоса именно для таких вот выходок, просто ехали по другой, продолжая сигналить.
