Германские высшие штабы восприняли вступление в войну Англии и Франции без подъема, скорее с пессимизмом и ощущением фатальной неизбежности. С особой тревогой реагировал на новую ситуацию штаб военно-морского флота. В день объявления войны Редер составил документ под названием "Размышления главнокомандующего по поводу начавшейся войны 3 сентября 1939 г.". В нем говорилось: "Сегодня началась война против Франции и Англии, война, которая, согласно прежним уверениям фюрера, не должна была начаться ранее 1944 г." Только к этому сроку германский флот мог бы вести успешную борьбу с британским флотом. Утверждая это, Редер приходил к выводу: флот "отнюдь не оснащен надлежащим образом для борьбы с Великобританией... Надводные силы настолько слабее британского флота, что, даже используя свою полную мощь, они смогут только показать, как нужно погибать"{135}.
Двумя днями раньше Дениц говорил о состоянии подводного флота: "В настоящее время мы не можем играть ни в малейшей степени важную роль в войне против морской торговли англичан"{136}.
Но план борьбы на морских коммуникациях существовал, и уже 3 сентября были выпущены первые торпеды.
Теперь война превратилась в мировую войну, развернувшуюся первоначально внутри капиталистического мира. Однако правящие круги Англии и Франции, как это целиком вытекало из их предвоенной политики, не собирались действительно воевать с фашистской Германией. Ближайшие недели и месяцы наглядно показали, как представляют себе войну с фашизмом западные политики и чего стоят их гарантии Польше.
III
Польское правительство сперва поверило, что со вступлением в войну британские и французские союзники начнут выполнять свои обязательства о помощи. Население Польши с энтузиазмом встретило весть о решениях Англии и Франции. Во многих польских городах прошли демонстрации, а в Варшаве они сопровождались пением "Марсельезы" под окнами французского посольства{137}. Возникли надежды на поворот в ходе событий. В Польше стали рассчитывать, что Англия и Франция выполнят свои обязательства о военной помощи. Прежде всего требовалась немедленная поддержка поляков авиацией. Но время шло, а союзная авиация в польском небе не появлялась.
Попытки польского военного атташе в Париже Фыда получить аудиенцию у французского главнокомандующего Гамелена окончились безрезультатно. Посол во Франции Лукасевич писал, что французская ставка хотела любой ценой отделаться от Фыда.
Вечером 6 сентября Лукасевич по поручению Варшавы передал французскому министерству иностранных дел ноту, в которой выражалось мнение, что в Германии война воспринята народом с ясно выраженным пессимизмом. Поэтому, по мнению польских руководителей, "надлежит сделать все, чтобы нанести удар по моральному состоянию врага"{138}.
Вскоре польскому послу был вручен ответ: "Завтра, а самое позднее утром послезавтра против Германии будет проведена сильная атака французских и английских бомбардировщиков, которая, может быть, будет распространена даже до тыловых построений на польском фронте"{139}. Обещание союзников несколько успокоило польский штаб. Однако в Варшаве не знали, что в этот же день командующий французской авиацией генерал Вюильмен заявил на совещании у Гамелена: "Требования помощи авиацией со стороны Польши становятся все более настойчивыми". Но "в обстановке быстрого продвижения немецких войск на польском фронте выполнить обещанную помощь путем отправки в Польшу подразделений бомбардировочной авиации было бы риском утраты не только материальных ценностей, но главным образом персонала"{140}. Прошло два дня, а ожидаемые бомбардировщики на польском фронте не появились.
В ходе чрезвычайно важного военного совещания 8 сентября в присутствии Даладье вопрос о помощи авиацией Польше окончательно решился в отрицательном плане. Через сутки, отвечая на очередную просьбу польских представителей о помощи, штаб Гамелена прямо заявил, что до окончания сосредоточения французская армия не предпримет никаких активных действий.
8 сентября польский атташе писал в донесении: "До 7. 9. 39. 10 часов на Западе никакой войны фактически нет. Ни французы, ни немцы друг в друга не стреляют. Точно так же нет до сих пор никаких действий авиации. Моя оценка: французы не проводят ни дальнейшей мобилизации, ни дальнейших действий и ожидают результатов битвы в Польше"{141}.
Правда, еще 3 сентября состоялось демонстративное французское наступление в секторе Саара. Оно с самого начала не преследовало никаких реальных задач оперативного характера. Согласно приказу Гамелена командующему Северо-Восточным фронтом генералу Жоржу, цель наступления состояла лишь в том, чтобы установить контакт с "линией Зигфрида" между Рейном и Мозелем и сковать здесь немцев.
Робкая демонстрация не отвлекала с польского фронта ни одного немецкого солдата, ни одного орудия или танка. Уже 12 сентября Гамелен решил приостановить даже это подобие наступления ("ввиду быстрого развития событий в Польше"). В своей инструкции No 4 он потребовал начать отвод войск из района "вблизи линии Зигфрида", который заняли французские войска, а вечером того же дня доложил высшему франко-британскому военному совету о необходимости приостановить атаки, которые "не могут больше повлиять на события в Польше".
В Лондоне господствовала та же атмосфера, что и в Париже. В этом очень быстро убедилась польская военная миссия, прибывшая в Англию 3 сентября и тщетно пытавшаяся в течение недели добиться аудиенции у начальника имперского генерального штаба Айронсайда. Когда же она была принята, то узнала, что может рассчитывать лишь на получение старых винтовок, и то через 5 - б месяцев.
Так складывалось положение, которое вскоре получило наименование "странной войны". Союзные руководители не верили в настоящую войну и рассчитывали на мир с Германией. Реальные политические намерения западных держав быстро стали вполне очевидными Берлину. Война объявлена, но не ведется! Оцепенение Мюнхена продолжается! Мюнхен действует! И фюрер 3 сентября отдал директиву No 2: "Целью ведения Германией войны остается прежде всего победоносное завершение операции против Польши... Основы ведения войны на Западе в соответствии с директивой No 1 остаются без изменения"{142}. Против Англии разрешалось только вступить в "торговую войну" на море. Против Франции на суше первыми начинать действия строжайше запрещалось: "Оставить открытие военных действий за противником"{143}. Аналогичный приказ получила и авиация.
На "линии Мажино" появился французский плакат: "Пожалуйста, не стреляйте, мы не стреляем". Сразу последовал немецкий ответ: "Если вы не будете стрелять, мы тоже стрелять не будем"{144}. Могло ли ждать германское военное руководство большего? Оно поняло: конечно же, и британский, и французский кабинеты объявили войну лишь формально, под давлением внутренних обстоятельств, вопреки своим планам и убеждениям, которые раскрылись достаточно полно не только в Мюнхене, но и во всей их послемюнхенской дипломатической игре. Англия и Франция не станут помогать Польше. Поэтому нужно быстрее нанести ей поражение, не вступая одновременно в военные действия на Западе, после чего повернуть фронт на Запад. Нужно ли говорить, нисколько действия Англии и Франции объективно играли на руку германской стратегии?
Здесь возникает важный вопрос, которого мы в плане нашей темы можем коснуться лишь в самой общей форме: а могла ли вообще Франция начать активные наступательные действия против Германии в сентябре 1939 г., чтобы оказать помощь Польше в соответствии со взятыми обязательствами?
Политические и военные лидеры Третьей республики, склонные поддерживать их историки позже дадут подробное обоснование военного бездействия Франции в те критические недели, когда вермахт всей своей силой обрушился на Польшу. Они будут говорить о неготовности французской тяжелой артиллерии, о слабости авиации, недостаточной обученности резервистов, о туристах, которые забили дороги Франции и которых нельзя было подставлять под удары авиации, и о других подобного же рода причинах и обстоятельствах, которые не позволили Франции наступлением на германский западный фронт помочь Польше.
