— До свадьбы заживет, – улыбается.
— Это предложение? – изгибаю бровь, не вынимая руки. Ладонь у него шершавая и горячая. — Или на ведьмах нынче не женятся? — язвлю, вспомнив один из заголовков злосчастного интервью Федьки, окольцевавшем ведьмочку в лице меня: укротил, приручил и в постель уложил.
А весельчак сдувает с моего лба непослушную прядку, но не отвечает. Переводит взгляд на елку, макушкой спрятавшуюся в коридоре квартиры.
— А елка, стало быть, вместо метлы?
— На шабаш опаздываю, – огрызаюсь. А он неожиданно смеется. Тихо, но заразительно, вызывая на моем лице легкую улыбку.
— Хорошо хоть не в окно, — усмехается, даже не подозревая, что меня все еще манит эта чудная идея. А если мне под окошко еще Федьку поставить – настроение враз поднимется. На крайний случай и этот весельчак сойдет. — И где же собираются такие прекрасные ведьмочки? – посмеиваясь, интересуется он.
— Показать? — предлагаю, глядя с вызовом.
— С удовольствием, — легко соглашается он. — Но сперва я помогу.
— Послушайте, – стараясь быть спокойной, говорю я, высвободив-таки свою руку из его, — что вам надо, а? Разве я просила вас о помощи? А вы тут стоите весь такой неотразимый, глазеете на мой зад, да еще и издеваетесь. Сенсации хотите? Из первых уст выяснить, какими способами окольцовывают ведьм? — чуть ли не по слогам выговариваю я, уперев руки в бока. — Не выйдет. Хотя нет, напишите, что я для этого засранца особое зельице припасла – пургенчиком называется. Вот как доберусь, сразу опробует любви моей неземной. Нет? Вам такое не нравится? А ничего другого я вам не скажу. Так что проваливайте!
Я выдыхаю, а весельчак, внимательно выслушав мою тираду, хмыкает и отвечает:
— Так ваше средство передвижения путь перегородило.
Нет, он откровенно издевается надо мной: елку ему переступить, как нечего делать, да и к лифту путь свободен.
— Да пожалуйста, – хмыкаю, перехватив елку.
А этот весельчак лишь слегка отступает к лифту, чтоб я его не задела. Вот и проваливай!
Когда я, в конце концов, выволакиваю эту громадину на улицу, я ненавижу весь мир. Кажется, во мне отовсюду торчат иголки – колет и болит даже лицо, ладонь кровит. Ну и как теперь с такой рукой ходить? Да еще как назло поранила левую руку. Ни писать, ни рисовать. А у меня вечером еще занятия.
Только на улице я вспоминаю, что не взяла ключи, а дверь осталась открытой. Дверь могла захлопнуться – я напрочь забыла, поставила ли замок на защелку. Как же я так?! Паника лихорадочно бьется в висках, добавляет адреналина в кровь, так что по ступенькам я взлетаю, не дождавшись лифта. И словно напарываюсь на преграду.
На ступеньках сидит тот самый весельчак, о котором я успешно забыла, едва тот исчез из поля зрения. Дверь же моей квартиры прикрыта, а в щели лежит еловая ветка – и когда только отломалась?
Я недоуменно смотрю на незнакомца, а тот пожимает плечами в необъятном тулупе и в своей, сложившейся за наше короткое знакомство, веселой манере произносит:
— Я подумал, что ты могла не прихватить с собой ключи.
И под мои возмущения — а когда это мы, собственно, на «ты» перешли?! — спокойно встает и уходит вверх по лестнице. А через пару мгновений выше этажом звякают ключи, и хлопает дверь. Сосед? Вот дура. Хотя соседство еще не делает его самым лучшим мужчиной на свете и даже не исключает, что он журналист. И даже если так, то ко мне он уж точно не имеет никакого отношения, иначе так просто не ушел бы.
— Чтоб тебя… – отмахиваюсь я и возвращаюсь в квартиру.
Только приняв душ и сварив кофе, я неожиданно вспоминаю наше столкновение: представляю себя, пятящуюся задом, и вообще всю картину со стороны, и смеюсь. Злость как рукой снимает. И настроение, пожалуй, повышается на пару градусов.
Так странно, но весельчак занимает все мои мысли, пока я обрабатываю рану на ладони. И пока выметаю из квартиры хвою, и принимаю звонки от подружек и знакомых с поздравлениями. И пока разговариваю с папой и выдумываю тысячу причин, чтобы не ехать на праздничный ужин; и пока объясняю ученице, что не могу сегодня проводить с ней урок, держать в руке кисти оказалось ужасно больно. Перед глазами то и дело его смуглое лицо с рыжими веселыми глазами. Впрочем, он весь сплошное веселье – от макушки до пяток. И до чертиков раздражал с самой первой минуты.
Под аккомпанемент мыслей о соседе, я не замечаю, как переделываю кучу дел и забываю об утренней выходке Федьки. И нападки журналистов слегка поутихли. Не замечаю, как время неумолимо приближается к вечеру и семейному ужину. При мысли, что ужин как обычно превратится в целое торжество с подарками и толпой самых непонятных личностей, хочется сбежать, чтобы никто не нашел. Я даже в прошлом году предложила побег Федьке, так он потом со мной неделю не разговаривал — твердил, что я не ценю своей семьи. Вздохнув, натягиваю маленькое черное платье, взлохмачиваю волосы — те незамедлительно черными волнами рассыпаются по плечам — и отворачиваюсь от собственного отражения. А может не ехать никуда? Папа поймет, да и мама. Выговорит, конечно, что мы редко видимся, но обижаться не станет. А с другой стороны, наверняка и Федька явится – хороший шанс расставить все точки над «и» прилюдно, раз уж он так возлюбил выставлять жизнь напоказ. У меня уже даже пара мыслишек закралась, как это сделать почувствительнее, чтобы больше не повадно было. Да и этот вечер единственный, когда мы собираемся с родителями вместе с тех пор, как я живу отдельно.
И когда я почти уговорила себя выйти из квартиры и сесть в подъехавшее такси, в кармане пальто обнаруживаю приглашение для двоих на юбилей веревочного парка «Небо», открытого год назад братом моего старого приятеля Ваньки Зубина. Похоже, сама судьба сегодня не благоволит семейному торжеству. И сумасшедшая идея рождается спонтанно. Похоже, других моя головушка просто не признает. Наспех переодеваюсь в джинсы и водолазку, ноги всовываю в высокие ботинки на меху, сверху натягиваю куртку, волосы прячу под капюшон и в считанные секунды поднимаюсь на третий этаж. На лестничной клетке всего две квартиры и обе съемные. Звоню в обе. В одной трель звонка эхом разлетается по явно пустому помещению. А вот во второй рычит замок и дверь открывает взъерошенный хозяин. Узнать в нем утреннего бомжа-весельчака практически невозможно: торс, перевитый мышцами, кулон на шее, короткие волосы смоляного цвета, сердитый прищур рыжих глаз. Только по ним и опознаю.
— Привет, — выдыхаю дрогнувшим голосом, все еще впечатленная разительными переменами в моем соседе: от весельчака до раздраженного и взъерошенного мужика, явно не желающего кого-то видеть. Вот только мне двери он открыл. Почему?
— Виделись уже, — хмуро. Руки на груди скрестил, плечом косяк подпер – да что же у него за манера такая приваливаться к чему-нибудь? И ждет.
— Я извиниться хотела за утро. Вела себя, как дура.
— Скорее, как ведьмочка, — усмехается.
В ответ лишь пожимаю плечами.
— Ладно, проехали. Запомню, что утро – не твое время суток, — и глаза прикрывает, будто устал. Вообще видок у него оставляет желать лучшего. Мумии и те покраше будут. Я успеваю пожалеть, что приперлась к нему. Очевидно же, что сейчас неподходящий момент для разговоров и уж тем более для того, что я намерена ему предложить. Еще не поздно попрощаться и уйти. Ага, а потом снова нацепить ненавистное платье и целый вечер изнывать от тоски. Нет уж, попытка — не пытка.
— А зачем запоминать? — вдруг цепляюсь за его последние слова, чтобы хоть как-то поддержать разговор и осторожно добраться до цели моего визита.
— На случай, когда пойдешь со мной на свидание, — говорит так легко, словно я уже согласилась. И в голосе такая уверенность, будто он и мысли не допускает, что я откажу.
— А что, утром за дверь выставишь? — спиной опершись на перила, прячу руки в карман, нашариваю пригласительный.
Он поворачивает голову, смотрит пристально, как будто одним взглядом раздевает. И улыбается краешком губ, а в его рыжих глазах вспыхивает озорство. И сразу становится похожим на того парня, с кем я столкнулась утром. Только вот сейчас он не раздражал, а притягивал, как магнит иголку.
