Вчера кто-то подкараулил Ивана в сумрачном подъезде, выскочив из потемок под лестницей, и ударил чем-то тяжелым и тупым по голове. Пока не затянуло сознание, Иван успел расслышать:
- Не лги, сученок, на порядочного человека!
Очухался Иван. На карачках добрался до своей квартиры. Долго держал голову под струей холодной воды. Не до крови разбили, но лицо отекло, почернело; выглядел, как с глубокого похмелья.
Иван не испугался, потому что прекрасно понимал: если бы намеревались убить, то убили бы сразу, а так - отомстили, по всему видно, за какой-то заказной материал, припугнули. Но в душе мутило. Всю ночь не спал. Утром, грязновато-желтый, с тенями под глазами, опухший, переговорил с главным редактором, попросился в отгулы да в отпуск без содержания недели на две-три. Чувствовал, необходимо на какое-то время скрыться от людей и дел, привести свои мысли и душу в порядок, если не поздно. В профкоме посочувствовали, предложили путевку в Мальту, назвали сумму - она была просто смешная. И в отделе трунили над Иваном:
- Не в Мальту - не верь своим ушам! - а на Мальту поедешь, счастливчик, за копейки-то.
В профкоме Ивану сказали честно, что никто, даже уборщицы и рассыльные, не желали ехать в Мальту: сам поселок сущая глухомань, а курортный комплекс находится рядом с железной дорогой с одной стороны, с другой же невдалеке пролегает шумное федеральное шоссе. Жилье убогое, обслуживание примитивное, развлечений - никаких, кроме танцев в поселковом клубе, питание наибанальнейшее, только и доброго - лечебные грязи да солевые ванны. Однако для пользования ими, оказывается, курортный автобус возит несчастных курортников в ближайший город - в Усолье, за пятнадцать километров. Что за курорт такой? Одно, по всей видимости, недоразумение! Но путевка дешевая, очень дешевая, "горящая" - надо уже завтра поутру выезжать.
Дома, побросав в сумку кое-какие вещички, в рассеянном, угрюмом настроении выехал, не сопротивляясь судьбе, может быть, впервые в своей жизни.
Электричка мчалась и свистела. Голова у Ивана еще побаливала, на затылке прощупывалась шишка, но отек с лица спал, тени под глазами пожелтели. Но главным было другое - в душе отчего-то становилось легко и светло. Солнце, быстро вызревающее, смотрело прямо в глаза Ивану. Лучи грели, ласкали. За полноводным мутным Китоем то подступят к железной дороге леса, то распахнутся поля, на которых трудились люди и техника. Медово, цветасто вспыхивали вдали рощи. Колесные пары отстукивали под сиденьем, а Ивану мерещилось - постукивали во всем его теле, особенно в висках, какие-то бойкие неутомимые молоточки, будя его мозг и душу для какой-то важной, не терпящей отлагательств умственной и душевной работы. Но ни о чем серьезном думать не хотелось. И в душе - чуть вздрогнет, но тут же утихнет.
И почувствовал ободрившийся Иван: вот сейчас выйдет из уже притормаживающей возле Мальты электрички, осмотрится и - что-то новое начнется у него, более значительное, чем до сего дня, до сей минуты.
Но он уже умел не доверять своим чувствам.
* * * * *
Мальта предстала перед Иваном сущим неумолимым захолустьем. Поселок располагался справа и слева от железнодорожных путей. Самым высоким и примечательным в эстетическом отношении строением оказалась водонапорная башня времен Великого пути, то есть начала 20 века, - с основой из крупного камня, изящно-стройная, с крышей в виде остроконечной монгольской шапки. Деревянные выцветшие домики, покосившиеся, дырявые заборы, разбитые, с глубокими колеями дороги, одичало-буйно разросшиеся вширь и вверх тополя и черемухи, пустынные улицы, пьяный, мотавший встрепанной головой мужик, прислонившийся к стене магазина, - на что смотреть? Единственно, что показалось Ивану здесь живым и интересным - разветвленный железнодорожный узел, движение по рельсам оглушительно-важно гудевших тепловозов, деловитый скрежет вагонов, вихревой шум проносившихся мимо составов, а так - тихо, патриархально, уныло. Иван не хотел зевать, но - зевнул. Ему на минутку померещилось - солнце перестало светить, и вот-вот снова хлынет дождь. Но сквозь ветви осыпающихся тополей и черемух он разглядел чистый горизонт, высокое голубое небо, и притворился перед самим собой, что вполне доволен жизнью.
Курортные корпуса располагались в сосновом бору вблизи железной дороги. Иван язвительно поморщился. "Ну, какой же может быть отдых чуть не под вагонами? А впрочем, какая разница, где спрятаться от своих мыслей?" - И он размашисто закинул за плечо сумку.
Перепрыгивал и обходил лужи. В главном корпусе оформился; поселился в длинном деревянном бараке в одной комнате с двумя пожилыми мужчинами. Один, рослый, седобровый, добродушный дядька лет пятидесяти пяти, представился гимназическим преподавателем истории Садовниковым. Второй, щупловатый, с хитренькими подголубленными глазками, но весь какой-то мятый, потертый и будто бы пропылившийся; оказался пенсионером со стажем, бывшим складским работником. Отрекомендовался своеобразно:
- Честь имею представиться: Конопаткин Илья Ильич, не бомж, сразу предупреждаю, но проживаю в "Москвиче". Уж десятый годок! Супруга, видите ли, прогнала, как пса со двора. С бабеночкой застукала. В "Москвиче" и подловила, ги-ги-ги! А сюда прибыл, чтобы по-человечьи поспать. - И наигранно зевал и потягивался, успевая отхлебывать из бутылки пива. - Налить вам? Угощайтесь, не стесняйтесь! - простодушно предложил он Ивану из своей початой бутылки. - А может, мужики, по сто грамм сообразим? Ги-ги-ги!
Иван представился журналистом, но своей фамилии не назвал. От пива и ста грамм отказался. Повалялся в одежде на скрипучей железной кровати, с необъяснимой отрадой чувствуя затылком свежую сыроватую наволочку, обоняя запахи беленых стен, проклеенных газетами оконных рам, всматриваясь сквозь сверкающее окошко на лоскут чистого - все еще чистого! - неба. Закрывал на минуту глаза, чтобы объятнее почувствовать нежное томление, зачем-то и без видимых причин охватившее его душу. Хотелось радости, простоты и легкости.
Поговорили о том, о сем. Садовников и Конопаткин наперебой хвалили местные лечебные грязи и солевые ванны: обезноживших-де ставят на ноги, просто чудотворно омолаживают, приехал согнутым и злым, уедешь гоголем, жизнелюбцем, а женщин от бесплодия излечивают. Валит сюда народ, хотя место, мягко говоря, неудобное.
Делать в комнате, маленькой и тесной, было совершенно нечего, вышли на улицу. Солнце ярче сияло в ветвях высоких сосен, по тропкам, заваленным листвой, хвоей и шишечками, гуськом бродили курортники, чаще - пожилые. Иван приметил молодую, одетую в стильное, но не броское сиреневое пальто женщину. Она скромно сидела на краю обшелушившейся лавочки в тени бордово угасающей черемухи и вежливо, но все же с притворным вниманием слушала двух укутанных козьими шалями дам, которые щебечуще, как птицы, что-то ей рассказывали, перебивая друг дружку. Она ласково, молчаливо улыбалась женщинам, а те, показалось Ивану, словно бы старались изо всех сил рассказывать интереснее, чтобы заслужить еще и еще ее внимание и такую очаровательную улыбку.
Странное чувство посетило Ивана - ему показалось, что он знает, причем весьма хорошо знает эту молодую привлекательную женщину. Ей не было, кажется, тридцати, но морщинки слегка тронули ее утомленное смуглое лицо. Выделялись ее большие глаза - черные, блестящие, внимательные. Непривычное в современном мире - ее коса, перекинутая через плечо, - толстая длинная настоящая коса!
"Где же я мог ее видеть? Знакома, так знакома..."
Но он не вспомнил.
- Видать, от бесплодия приехала полечиться, - шепнул Ивану юркий Конопаткин, выныривая у него возле левого плеча. - Эх, будь я таким же молодым, как вы, Иван Данилыч, я б ее полечил, голубоньку! - по-жеребячьи загигикал он, потирая свои маленькие мозолистые ладони.
Иван нахмурился, сверху вниз взглянул на Конопаткина, приметил волоски на кончике его остренького носа. Промолчал, отвернулся.
Все трое поклонились этим женщинам. Завязался скучный разговор - о погоде, о процедурах, о железной дороге, о пьяном дворнике, который блаженно спал на куче сгребенной им листвы. Познакомились. Молодую женщину звали Марией, а двух ее соседок по комнате... впрочем, Иван не запомнил. Процедуры начнутся лишь завтра, а до обеда еще три часа. Садовников предложил прогуляться на берег Белой.
