Первая модальность настоящего – ускорение.
Шквал сигналов с самого утра, которые необходимо принять, отфильтровать и переварить. Погоня за собственным успехом, наполнение осмысленным действием каждой минуты, общение с «нужными людьми», занятия спортом, посещение модного мероприятия – не добился чего-то в каждую конкретную минуту – зря потратил время. Нужно что-то делать, двигаться, не стоять, не стоять! Времени совсем нет. Времени, кстати, нет. Есть действие сознания по распределению входящего потока сигналов в некую причинно-следственную структуру, что и дает нам «время». Но на подобные размышления времени как раз у современного человека нет, вопросы решаются мгновенными интуитивными догадками. Стругацкие подозревали, что человечество в своей истории разделится на две категории, не знали, по какому именно признаку, – у меня же есть подозрение, что по принципу отклонения от психологической нормы. Отдаляющиеся от нормы тревожные, с нестабильной структурой личности, сомневающиеся, в том числе и в себе, а потому способные к интроспекции и вообще к анализу, – будут составлять более «успешную» и более функциональную группу в силу высокой адаптивности и необходимости к саморазвитию. Эти люди – пациенты психушки, политики, артисты, деятели искусства, мыслители и писатели, самоубийцы, это умные люди, которые будут развиваться все быстрее. Бегущие с ускорением уже не смогут остановиться, – не помогают ни медитативные практики, ни гаджет-детокс курорты, ни спортзал по утрам. Интересно, ускорение бесконечно? Вторая группа – более близкое к «норме» ригидное большинство – в силу более устойчивых личностных структур не сможет обеспечить себе место в гонке из-за нежелания испытывать перегрузки от информационного передоза, а потому будет постепенно и медленно деградировать из-за неиспользования механизма анализа информации (и его постепенной редукции). Первое время эта группа еще будет пытаться мимикрировать под первых (умных), но в какой-то момент утратит способность и к этому.
Вторая модальность настоящего – симуляция.
«Постепенно действительность превращается в недействительность»6 – мы пересекли определённую точку, когда видимая реальность стала не совсем реальной. В одной реальности человек выпивает и подвозит взятки сумками, в другой вежливо улыбается и говорит правильные вещи правильным людям в правильном месте. Степень хорошести определяется тем, как человек преподносит себя, а не тем, что он являет собой на самом деле – количество лайков и степень вуайеризма окружения определяет координату человека на оси «добро/зло». Причем, если тоталитаризм как бы толкал человека на некое расщепление на, скажем так, внешнюю политику и внутреннюю обособленность, то непонятно такое расщепление сейчас.
В полдень двадцать первого века хороший человек – это хороший, прежде всего, внешне, социально-одобряемый, вежливый, увлекающийся оперой и спортом, цитирующий немецких классиков (при этом, необязательно отличать Шпенглера от Шпеера). Это создает искусственную надстройку над жизнью, поведенческие виниры, сюрреальность. И если внимательно посмотреть вокруг, то зрение начинает покрывать жирная пленка состояния всеобщей лжи: все понимают, кто что представляет собой на самом деле, понимают, что к чему, но проигрывают странный спектакль, необходимый для выживания. Информация не информирует, высказывающий мнение человек повторяет услышанное, неясно, где чье умозаключение, мысль клиширована для удобства восприятия. Попадая в такую ситуацию тотальной неопределённости, где нет честности и мужества, но нет и трусости, нет вообще никаких убеждений и самой потребности в них, потому что их так удобно менять и симулировать, исходя из обстановки (в границах такого мира, и это страшно, получить пулю в грудь становится невозможно, ведь никто ничего никому не говорит прямо, в этом мире единственный возможный вариант смерти – пуля в спину), человеческое сознание оказывается в постоянном диссонансе от неразличимости мнимого и реального. Чтобы не утратить отношения с реальностью и здравый смысл, сознание мыслящей личности неизбежно уходит в состояние внутреннего изоляционизма (если хотите, внутренней эмиграции) от этого чудовищного мира всеобщей симуляции, мира, вышедшего за границы морали, за границы эстетики, мира, где нет никакого закона кроме лайка. В таком мире не остается никаких вариантов, кроме как придумать себе роль и, наступая на собственные ценностные установки взять роль и выйти на сцену вместе с остальными. Можно ли утверждать, что симуляция стала и способом существования, и способом защиты от существования? Медицина называет это шизофренией.
Третья модальность настоящего – обезличенность.
Вспоминая Платоновский постулат о непрерывности порождения, мир не создан раз и навсегда, он творится каждый миг (нашим собственным сознанием). И вот пребывающий между собой настоящим и фейковой реальностью индивид так или иначе ежеминутно выступает творцом мира, но это мир иллюзий. Говорить о честности и быть честным это разные вещи. Не существует абстрактной доброты, честности, предательства, жадности – все это свершается человеком только в действии. В сюрреальности человек заместил добрый поступок симуляцией добродетели так называемым «добрым намерением», получил моральную индульгенцию и стал считаться «добрым». Структура такого мира, состоящего из намерений и иллюзий, мира трансреального, по структуре более всего напоминает желе, которое не имеет ни четкой структуры, ни отдельного голоса, ни четких установок – легко пропуская любые колыхания, каждая единица такого мира – желеобразный атом. Я говорю о полном отсутствии в таком обществе личности как психологической единицы с твердыми ценностными установками, транслирующимися вовне. При полном отсутствии внутреннего я, отсутствии идеалов, это желе с готовностью принимает любую максиму за высшую истину, которую тут же начинает проповедовать, даже если она противоречит нравоучениям вчерашнего дня. Отсутствие фильтра образованности позволяет толчку с одной стороны пройти через все желе, и нет внутренних структур, противостоящих этому движению. По странному закону, это желе имеет стремление поучать. Забавный феномен.
Мы живем в мире постреальности, как следующего этапа после постмодерна, когда стремление к истине стало нежелательным. Это можно назвать антропологической катастрофой, выражающейся в разрушении жизненно важного в человеке вследствие разрушения цивилизационных основ процесса жизни и общения7. Я не алармист и не утверждаю, что это новое явление – каждое столетие со времен создания Одиссеи или даже Ветхого завета устами великих философов описывало эпоху в терминах дегуманизации и распада личности. Но учитывая эту тенденцию лучшим предприятием в данном случае я вижу интеллектуальное предприятие личности, как возможность подавить инерцию движения, редуцировать себя из окружающего, и, тем самым, наметить собственные личностные структуры. Субъектизироваться. Не призывая к революциям и разрушениям (боюсь, разрушение ритуалов и разоблачение символов симуляции приведет лишь к появлению новых, пустот не бывает), я смотрю скорее в сторону исследования, пытаюсь за реальностью увидеть схему реальности. Причинно-следственная связь существует только в отдельно взятом сознании, вспомните рассказ Рюноскэ Акутагавы «В чаще», где каждый из повествователей, свидетельствуя о событии, рассказывает историю, кардинально отличающуюся от «настоящей».
Способность ума к абстракции конкурирует с массовостью, с общепринятым. И если принять за отправную точку утверждение Ницше «силу ума можно измерить по количеству правды, которое он готов выдержать», то способность сохранять границы восприятия силой собственной незашаблонизированной воли неизбежно приведет к вопросу, на который ни философия, ни психология, ни даже поэзия за несколько тысячелетий ответа пока не нашли. Да и сама постановка вопроса в настоящее время свидетельствует, по словам ширнармасс, о наличии «лишнего свободного времени» и «чрезмерного увлечения философией», считая его риторическим и даже пошлым, что для меня лично говорит об одном – поставлен он неверно (речь идет о вопросе, который обычно формулируется как «для чего это все»). И хотя я чувствую, что Бог не сидит на облаке, и Странники не спасут декомпозирующееся на инфузории общество, понимаю, что жизнь моя конечна, и там, у границы, просто выключат свет, и ничего не будет – но знание, что фотон передает свое состояние другому фотону на расстоянии световых лет, заставляет усомниться если не в наличии выключателя, то в неизбежности руки, протянутой к нему.
