Я присел напротив, пристроил замызганную грязью сумку на коленях и, начал говорить:
– Давайте только не будем это затягивать. Я совершил страшные вещи, я идиот, и абсолютно не приспособлен для столь ответственной и сложной работы. Вы сейчас немного на меня покричите, скажете, что подобное поведение в высшей степени недопустимо, а затем погоните меня взашей… Потому как не нужен вам в такой серьёзной организации жнец, который убивает людей направо-налево.
– Дело не в том, что ты убил человека, – тихо ответил директор, – Подумаешь, сын крупной шишки, любит покутить и залить за воротник, иным не примечателен. Он, если разобраться – так, пшик, трата генетического материала, сор на обочине жизни. Ну, это если выражаться красиво и с толикой нездорового пафоса. И неважно, что ты сделал это самовольно, без санкций руководства и прочей чепухи. Конечно, одно это тянет на увольнение, но проблема в другом…
– Я не собрал душу.
– Ты не забрал его душу! И как бы я ни распалялся насчет ценности даже самой дрянной душонки, ты же видел своими глазами, что с ней стало! Она отравила воздух, отравила почву. Её яд проник на сотни километров вокруг, и сейчас там атмосфера похуже, чем в эпицентре ядерного взрыва. Люди, живущие рядом, начнут страдать болезнями сердца, у многих проявятся неоперабельные опухоли. Их начнут посещать галлюцинации, тёмные и мрачные мысли о самоубийстве, о насилии, им начнут сниться кошмары. В округе будет сбоить техника, перестанут идти часы, автомобили ещё долго будут биться в этом районе. На этом месте взбесится сама природа – его будут обходить стороной животные, птицы покинут свои гнёзда. Думаешь, такое случается в первый раз? Может рвануть газопровод, начаться пожар, или у случайного охранника что-то переклинит в голове – и он пойдёт стрелять всех подряд! Одна загубленная душа обернётся десятками новых жертв, человеческими страданиями и горем. Хуже было бы только, оставь ты кого из сегодняшних людей жить с заведомо мёртвой душой! Знаешь, сколько жнецов думали «Ах, он/она ещё столь юн и неопытен, пусть поживёт подольше»?
– Это, конечно, очень… Как бы так сказать… крайне занимательная информация, но вот чего я не могу взять в толк… Заявки, души, отмеченное время смерти… Зачем? Кто требовал сегодня, чтобы одинокий сорокалетний мужик проломил себе череп, упав с табурета? Кому было важно, чтобы девочку одиннадцати лет вместе с матерью задавил пьяный ублюдок, летевший на красный?
Вместо ответа директор приоткрыл ящик стола, вытащил два запылённых стакана и полупустую бутылку коньяка. Достав из нагрудного кармана платок, он в пару движений протёр стаканы и, наполнив на треть, придвинул один ко мне.
– Представь, что ты пришёл в очень дорогой фешенебельный ресторан, очень популярный в определенных кругах. Симпатичная девушка с ресепшена проводила тебя в зал, усадила за столик, укрытый белоснежной скатертью, налила изысканного французского вина пятидесятилетней выдержки из личных запасов какого-нибудь общественного деятеля и настоятельно порекомендовала отведать, скажем, куриное филе, запечённое в меду и орехах. Ты с радостью соглашаешься, и… Представь, а если бы ты увидел процесс приготовления сего деликатеса с самых первых шагов? По двору беспечно носится курица-пеструшка, квохчет что-то себе, и ищет зёрнышки в невысокой травке. А вот приходит здоровый лысый бугай в мясницком фартуке, заляпанном кровью, желчью и нечистотами, и принимается гонять за этой курицей, нарезая круги по двору. Несчастное пернатое верещит, голосит на все лады и ни в коем случае не торопится распрощаться с жизнью. Но, в конце концов, курицу, грязную, лохматую, перепачканную в грязи и обделавшуюся от ужаса, ловят, волочат на разделочную доску и – ВЖИК! – одним движением отрубают голову. Хотя, как повезёт. Может, хребет перерубить с первого раза не получится – ну, дрогнула рука, с кем не бывает? И птаха вырывается, мечется по двору, заливая всё кровью и издавая ужасные вопли, пока наконец-то не испустит дух. Потом под струёй воды смывают с неё всю грязь и дерьмо, ощипывают, потрошат, выгребают из её нутра кишки, желудок, сердце и либо бросают эту требуху крутящемуся рядом шелудивому псу, либо промывают и откладывают в сторонку, чтобы затем так же подать их под изысканным соусом Божоле очередному гурману. Тушку расчленяют, филейную часть передают официанту с ближнего зарубежья, который мало того, что работает без визы и санитарной книжки, так ещё и подозрительно часто чихает с самого утра. Может, он, конечно, подлинный магистр кулинарных наук, и готовит сей деликатес по всем правилам, не вытирая нос рукавом и не сдабривая жёсткое мясо вонючим уксусом… Но кушать-то тебе в этом заведении явно перехотелось.
– Убедительно, – кивнул я, разом опрокидывая стакан с ядрёным коньяком, обжёгшим глотку и разлившим томящее чувство тепла по нутру.
– Так вот, пресловутые Небеса, что так красочно описаны в каноничных религиозных текстах и фантазиях огромного круга литераторов и философов… Их нет. Нет ни ангелов, ни херувимов, ни трёх Норн, богинь человеческой судьбы, не существуют и старухи-Грайи, у которых один зуб и один глаз на троих, – добавил Андрей Клементьевич, едва пригубив коньяк.
– Ад пуст, все черти здесь.
– Да, равно как и Небеса, которые представляют собой гаргантюанских размеров корпорацию, со своими менеджерами, бюрократами, логистами, директорами по развитию, СЕО… и прочим, прочим…
До того, как стать директором здесь, я работал в совершенно другой инстанции, повыше уровнем. Там, куда отправляют запакованные флаконы с документацией, в обмен на новые заказы. Я слышал, люди воображают, что же всё-таки делают с душами, после того как их соберут? Выливают в огромный бассейн, а потом, точно удобрение, распыляют над городами? Вешают флаконы аистам на шеи, а те разносят их по роддомам? Отпаивают ими существо, называемое Богом, чтобы поддержать его бессмысленное и трагичное существование? Я однажды увидел, что там, инстанцией повыше, делают с душами. И в тот же день уволился, пошёл в жнецы. Поверь мне, куда проще выдирать душу ребёнка из рук у матери, которая также умрёт через несколько часов после родов; чем знать, чем руководствуются там, наверху, составляя графики жизни и смерти. В отличие от остальных работников, я знаю, из чего делают перчатки, прикосновение которых отнимает душу, И, как видишь, из-за этого я тоже плохо сплю по ночам. Но эта контора, промышляющая смертью – маленький скромный кирпичик в фундаменте огромной бойни, перемалывающей человеческие судьбы. И в кулуарах, за занавесом, рулят всей этой мясорубкой не Господь Бог, не Сверхразум, и даже не жидомасоны. А управляют ей обычные менеджеры в мятых костюмах, загнанные инженеры, поддерживающие старое оборудование, что дышит на ладан, да окончившие бухгалтерские курсы молодые девицы, все они – болтики в гигантской машине-Левиафане.
– Может, все-таки винтики?
– Нет, дружок. Это очень вольная метафора, но, скажем, шуруп может пробуриться куда угодно, он способен закрепить себе место и в дереве, и в металле, и даже в бетонном столбе. Для винтика уже уготовано и обозначено место, там, и только там прорезано для него резьба и паз. А вот болтик неспособен даже удержаться на уготованном месте, и для него вырезают гайку – обузу в виде долгов за квартиру, малолетних братьев и сестёр, за которыми нужен глаз да глаз, неизлечимую болезнь или бесконечную агонию консюмеризма в погоне за новой версией айфона.
– Вы всегда так долго и со вкусом увольняете людей – с коньяком, философскими рассуждениями и обилием метафор? Или же это настолько редкая процедура, что хочется её посмаковать?
– Брось ёрничать. К чему я всё это тебе рассказываю… Видишь ли, подобные моменты я не могу затронуть в беседе с подчинёнными, не могу за бутылочкой пива пожаловаться друзьям, и уж тем более, не могу обсудить с семьей. А так как ты у нас больше не работаешь… Кстати говоря, у нас не действует процедура увольнения, так что придётся тебя того… убить.
– Это очень плохая шутка.
