— Не думаю, чтобы я мог помочь Брукеру, — сказал он несколько погодя.

Паттона его слова привели в смятение.

— Я понимаю, о чём вы сейчас подумали, — проговорил он с грустью, — но я прошу вас, попытайтесь всё-таки...

— Мне очень жаль, однако я не вижу ни малейшей ниточки, за которую мог бы ухватиться.

— Но вы не ознакомились даже с документами...

— Передайте от меня вашему поразительному мистеру Брукеру привет, скажите, что я весьма сожалею...

— Прошу вас, — взмолился Паттон и положил на стол перед Тимоти коробочку с кристаллами. — Ознакомьтесь хотя бы с этим. Может быть, тогда вы подскажете полиции какой-нибудь ход...

— Чёрт побери! Что в случае удачи можете выиграть лично вы?

— Всё, — прошептал Паттон. — Прошу вас...

— Тогда выкладывайте всё начистоту.

Паттон покачал головой. Он смотрел не на Тимоти, а на «Наполеона», в чреве которого мигала сигнальная лампочка. Тимоти наблюдал за Паттоном. Когда тот поймал на себе его взгляд, он повернулся в кресле так, чтобы Тимоти видел лишь его профиль, и закрыл глаза.

— Я умоляю вас, мистер Тракль, — проговорил он едва слышно, — сделайте всё, что в ваших силах. Может быть, я смогу...

— Ладно уж, — пробормотал Тимоти. — Так и быть, посмотрю, что вы там принесли. Но только ради ваших грустных голубых глаз. И не называйте меня больше мистер Тракль. Для вас я Тини.

Паттон с жаром схватил руку Тимоти и пожал её.

— Меня зовут Гарольд.

— О'кэй, Гарольд, с чего мы начнём?

Паттон приходил каждое утро в девять с минутами и приносил не только документы и ответы на вопросы, которые накануне задавал Тимоти, но и корзинку с бутылками. Тимоти прикинул, что, если в ближайшее время не удастся довести это дело до конца, придётся использовать под винный погреб ещё одну комнату. Но сам в эти дни почти не пил.

Смог давил на Чикаго. Хотя квартира Тимоти и находилась над грязно-жёлтой пеленой, которая даже в полдень редко опускалась ниже семьсот пятидесятого этажа, пелена отражала солнечные лучи и жар полз вверх по панелям небоскрёба. Тимоти тратил уйму денег на дополнительные климатические регуляторы, но температура в квартире ниже тридцати градусов по Цельсию не опускалась. С тоской вспоминал Тимоти прохладный парк под искусственным небом имения Брукера. «Надо ещё благодарить судьбу, — говорил он себе, — что доводится жить не ниже и не вынужден ходить по кипящим от жары улицам города».

Каждые полчаса они принимали воздушный душ. Тимоти опасался, как бы не перегрелся «Наполеон», и дал указание все расчёты вести с помощью Центрального компьютера. Но после того, как «Наполеон» при одном из побочных расчётов наткнулся на ошибку Центрального, Тимоти поручил ему проверять каждое выданное решение.

Тимоти предельно загрузил работой «Наполеона», Паттона, правительственных кибернетиков, ФБР, не жалел он и себя, однако ничего толком не нашёл. На пятый день после обеда они с Паттоном попробовали подвести черту. Результат оказался удручающим. Паттон сидел с видом человека, которому зачитали его смертный приговор. Если верить результатам проведённого расследования, ни о каком убийстве не могло быть и речи.

И Веверлей, и Ллойд умерли от удушья, в их лёгких не оказалось кислорода. Но почему?

Тимоти вынужден был признать, что никогда прежде не сталкивался со столь удивительными данными вскрытия: абсолютно исключалось, что к этому моменту Ллойд или Веверлей были чем-то больны. Правда, в их крови обнаружены вирусы рака. Но когда умер Ллойд, федеральная полиция по указанию Брукера перепроверила результаты вскрытия, и выяснилось, что вирусы попали в кровь уже после смерти, после того как он задохнулся. Яды и действие пилюль исключались, не говоря уже о том, что ни Ллойд, ни Веверлей не применили бы никакого лекарства без строжайшей проверки этого средства, без испытания его на других и данные эти двое суток хранились бы в сейфе. Исключалось также, что у них неожиданно отказали сердце или лёгкие. Не вдыхали они и вместо привычной воздушной смеси другой, бедный кислородом газ. Климатические устройства работали без перебоев. Трудно вспомнить, когда ещё расследование обстоятельств смерти велось столь дотошно. Патологоанатомы, делавшие вскрытие, были готовы поклясться, что и Веверлей, и Ллойд в последние двадцать четыре часа своей жизни вдыхали только самый лучший воздух, какой можно купить за деньги. И ФБР, сыщики которого «обнюхали» буквально каждую дощечку в кабинетах, где нашли трупы, отрицало присутствие даже мельчайших следов постороннего газа.

Если верить всему этому, то и Веверлей, и Ллойд не должны были умереть.

При всём при том, что у весьма многих были причины желать их смерти: боссы «Юнайтед кемикэл» относились, как ни посмотри, к числу тех, кого более других ненавидят в стране. Но Тимоти откинул мысль о том, кто именно особенно желал их смерти. Он поставил вопрос иначе: убить их мог лишь тот, кто имел к ним непосредственный доступ. Да, но как? Обоих нашли мёртвыми в собственных кабинетах. Внутри их собственных империй, где они находились под охраной десятков высокооплачиваемых специалистов и самых совершенных в мире автоматических систем безопасности. Последние часы они оба провели в полном одиночестве. Оба уединились для работы и приказали никого не принимать, а их слова были равносильны закону. Очень похоже, что в эти часы к ним действительно никто не входил.

Всякий, кто хотел попасть во Внутреннюю Империю большого босса, обязан был войти в специальный «шлюз» и встать перед фиксирующим телеэкраном — даже если он и не получал в конечном итоге разрешения войти. След так или иначе оставлял каждый. Но в тот день даже разрешения войти не просил никто. Если не поставить под сомнение точность показаний всех автоматов и систем вообще, надо было признать, что, кроме умерших, во Внутренних Империях никого не было. Члены семьи делали светские визиты. Сыновья-наследники находились по делам в Чикаго. Алиби их было безукоризненным. Они первыми нашли своих отцов мёртвыми — никто другой не осмелился бы без особого приказа проникнуть во Внутреннюю Империю.

Тимоти спросил у Паттона, сколько времени потребовалось наследникам, чтобы установить смерть отцов, и когда они о ней объявили. Паттон лишь улыбнулся в ответ:

— Пустое. Не вам одному приходила в голову такая мысль. Даже если бы молодые люди — они оба, кстати, уже в летах — и обладали магической силой, с помощью которой заставили бы отцов перестать дышать, в те дни они возвращались домой не одни и всякий раз их видели посторонние: и персонал замка, и солидные люди, их друзья по клубу. И Ллойд, и Веверлей к их приезду были мертвы. Не меньше часа...

— Тогда, — произнёс Тимоти, — пробил исторический час. И я тому свидетель — произошли убийства, которые не совершались, — он налил себе тройную порцию «Джонни уокер». — Я весьма сожалею, Гарольд, но я бессилен вам помочь.

На следующее утро Тимоти выбирал из горы отчётов, показаний, контрольных проверок и расчётов ленты, выброшенные из чрева «Наполеона». После этого он намеревался бросить весь этот ворох бумаг вместе с кристаллами в «зев» манипулятора, дабы спрессовать в аккуратные контейнеры. Сколько всякой всячины приволок Паттон! И всё — ни к чему. Ну не то чтобы ни к чему, но не дало результатов, что оскорбляло его самолюбие не меньше, чем утрата специальной премии, которой он мысленно уже нашёл подходящее применение.

Единственным развлечением Тимоти в столь ранние утренние часы был разбор вопросов, которые задавал «Наполеон». Это был целый набор абсурдных мыслей, который мог породить только электронный мозг.

Очевидно, «Наполеону» хотелось оставить за собой последнее слово даже в самых простых и недвусмысленных ситуациях. Иногда его вопросы раздражали Тимоти, но чаще вызывали смех; он коллекционировал «реплики» своего «Наполеона» и подумывал временами о том, не издать ли их отдельной книгой как образцы абстрактного юмора. Но на сей раз один из пристрастных вопросов, которые задал электронный мыслитель, заставил Тимоти насторожиться. «Наполеон» проверил показания автоматического климатического устройства в кабинете Ллойда и подтвердил, что отклонения состава воздуха от нормы ни разу не превышали 0,15% допустимого объёма. «Наполеон» поинтересовался: «А сколько это, 0,15%?»