Она была занята. Чертовски занята. Бесконечно, на всю жизнь занята — выкорчевывала из себя Ивана. Бередила наслоившиеся одно на другое воспоминания. Затем, чтобы развеивать их по ветру, едва удается хоть что-то отшелушить от собственного существа.

Он вошел в нее плотно, прочно, будто метеорит, влетевший в землю и оставивший на ее теле глубокую рытвину. Метеорит, ставший с ней одним целым.

Это она так думала. Она привыкла так думать — он приучил.

А в действительности, вторгнувшись в нее, метеорит по имени Мирош прошел насквозь на той же скорости, пробил ядро и вылетел с другой стороны, оставляя сквозную дыру. И никогда эта дыра не зарастет. Навсегда останется с ней, как ни пытайся хоть замаскировать. Края дымят, болезненно пульсируя.

Этот день должен был быть самым счастливым. В этот день ей хотелось исчезнуть из этого мира. Зря мать уехала. Лучше бы была рядом.

А потом Полина запоздало вспоминала, что по ее же просьбе и уехала — прибирать квартиру, выкорчевывая Ваньку и оттуда. Ничего не оставить, чтобы не о чем стало вспоминать. Да разве же можно жить, не вспоминая?

Из полузабытья ее вывел неожиданно зазвучавший звонок, который глухо отдавался в ее междумирье под шерстяным пледом. Не дождавшись реакции, звонили снова. Второй раз. Третий. Она закрыла уши руками: не к ней, некому к ней приходить. Но звонок продолжал звучать. Раз за разом. Настырно, навязчиво, не желая умолкать.

Понимая, что либо она оглохнет от не прекращающегося звона, либо выйдет к незваному гостю, Полина выбралась из-под пледа, сунула ноги в домашние боты, накинула куртку и, пройдя через двор, открыла калитку.

Перед ней стояла ухоженная женщина в рыжей дубленке, отороченной черным мехом. На тот ложились редкие снежинки — второй день шел снег. Они падали и на ее непокрытую голову, усеивая крошечными звездочками темные блестящие волосы. Брови ее были чуть изогнуты, а губы мимолетно улыбались. Вместе с тем глаза сосредоточенно изучали По́лино лицо.

— Ну, здравствуй, деточка, — с легкой хрипотцой прозвучал приятный, даже мелодичный голос. Она полуобернулась к джипу за своей спиной, из которого наполовину высунулся водитель: — Володя, подожди, пожалуйста, здесь, — водитель кивнул, а женщина снова вернулась к Полине: — Между прочим, сегодня холодно.

— Мамы нет, — отозвалась та. — Она, наверное, только к вечеру вернется.

— А я, пожалуй, что не к маме, — усмехнулась незнакомка, — я к тебе. Ты же Полина Зорина?

— Да… — Поля сосредоточилась на лице гостьи, что-то знакомое мелькнуло в памяти. — А вы?

— Людмила Андреевна, — неприятно скривились губы. — Мирошниченко.

Одновременно с тем, как гостья представилась, Полина вспомнила. Вечер в клубе, когда они с Ванькой ездили слушать Тараса. Скандал. И Ваня, приехавший после к ней. Поля поежилась.

— И что вы хотите?

— Поговорить об Иване.

— Он знает?

— У нас в семье секретов нет, — рассмеялась Мила, но странное дело — ее смех, похожий на перезвон колокольчиков, звучал неприятно. — Я знаю, что вы собирались расписаться, а теперь расстались, ведь так?

— Спросите у Ивана.

— Да в общем-то, я у него и спросила, — улыбка с ее губ сползла. — Он просил тебе передать. Вот.

Ее тонкие руки в изящных замшевых перчатках быстро открыли крошечную сумочку — в такую разве только носовой платок да пудреницу уместить можно. А еще конвертик. Подарочный розовый конвертик с дурацкими ангелочками и золотистым узором, какие дарят на свадьбы.

— Вот, держи, — этот самый конверт Мила протягивала сейчас Полине. — Это тебе от него.

— Что это? — отпрянула Поля.

— Это? — Мила снова засмеялась. — Это, деточка, деньги. Плата за услуги. Все-таки ты его порядком ублажала. Я же характер этого разгильдяя знаю, а ты еще долго продержалась. В общем, бери, не стесняйся. А то вдруг пригодится. Если, например, последствия остались. Или купишь себе чего-нибудь, — она торопливо прижала конверт к По́линому животу и не отпускала, продолжая говорить: — В некотором смысле, ты должна понимать, что на большее тебе рассчитывать с самого начала было глупо.

Полина почувствовала, как начинает дрожать — крупно, всем телом, словно в нахлынувшей лихорадке. К горлу подкатывал тошнотворный ком, а ведь она почти убедила себя, что хуже уже не будет. Хуже уже некуда? Есть. Хуже там, куда тебя столкнет дружная, сплоченная семья Мирошниченко. Женщина, стоящая сейчас перед ней, тысячу раз права — рассчитывать было глупо. И Лёлька была права. Верить — глупо, мечтать — глупо. Даже если Ивану и померещилась возможность вырваться из собственного мира — не дадут, не пустят, вернут обратно, вправят на место мозги.

И вручат ей деньги. Плата за услуги.

Полина вырвала конверт из рук Людмилы Андреевны и усмехнулась.

— Благодарю! — разве что поклон не отвесила.

— Ну что ты, милая, какие проблемы! — горячо «обрадовалась» Мила. — Только заруби себе на носу: не женятся мужики Мирошниченко на таких, как ты. Никогда не женятся, поняла?

— Да я и не собиралась, — хохотнула Полька, пряча конверт в карман.

— Умная девочка. Не чета некоторым. Ну так что? Договорились мы с тобой, да?

— У вас все?

— Да, я думаю, можно закругляться, — умиротворенно пожала плечами Мила. — Ты, главное, не унывай. И нос не вешай. Найди себе кого попроще, твоего уровня.

— А вы знаете «мой уровень»? — По́лины глаза блеснули. — Это ваш сын был попроще.

— Вот как? Это ты по толщине конверта судишь? Добавить?

— Уходите, Людмила Андреевна, — выдохнула Полина.

— Ну, пока, пока, — легко усмехнулась Мирошниченко и, развернувшись на каблуках, нетвердой походкой направилась к джипу, из которого выскочил услужливый шофер и открыл для нее дверцу. Напоследок Мила снова повернулась к Полине и махнула ей своей маленькой изящной ладошкой в перчатке. Ее цепкий, ищущий удовлетворения в содеянном взгляд был сосредоточен на страдании, сейчас так четко читавшемся на По́лином лице.

И стоило ей опуститься на заднее сидение, как наступившую мертвую в это время года тишину улицы огласил рев двигателя. На подъезде к коттеджу показался автомобиль матери. Мила наполовину высунулась из салона. Зорина подъезжала к воротам. Всего несколько мгновений. Татьяна Витальевна вышла. Людмила Андреевна снова оказалась в полумраке своего джипа.

Но друг друга они разглядеть успели.

Джип сорвался с места.

Зорина рванула к дочери:

— Кто это? Что случилось?

— Мама Вани, — Полина резко развернулась и быстро пошла в дом.

— Что она хотела? — засеменила за ней Татьяна Витальевна, ничуть не отставая. И хорошо, что лица ее дочь не видела. Потому что она знала, сама не понимая откуда, но знала, чего хотела Людмила Мирошниченко. Едва ли что изменилось за двадцать лет.

— Денег дала, — отозвалась дочь, с силой распахивая перед собой дверь.

— Зачем?

— Сказала, Ванька передал.

— Ванька… — тяжело охнула мать. И закричать бы: и ты поверила?! Но заставляла себя молчать. — А ты? — только и осмелилась она спросить.

— А я взяла, — Полина резко развернулась и уставилась в лицо матери. — Взяла.

— Господи… Зачем ты взяла? — вскрикнула Татьяна Витальевна, остановившись как вкопанная. Видеть больные глаза дочери было невыносимо. Но собственная обжигающая боль полоснула под ребрами так, что она едва не задохнулась. По шрамам. По тем ранам, которые так до сих пор и не зажили.

— А пусть будет! Верну… когда-нибудь…

— Кому вернешь? Ему?!

— Ну не ей же! — усмехнулась Поля.

— Отдай их мне и забудь! Забудь, не было ничего!

— Нет.

— Поля, пожалуйста! Зачем тебе этот груз! Не надо!

— Не переживай.

— Поля!

— Что? — огрызнулась она.

Татьяна Витальевна опустила голову. Не-вы-но-си-мо. Она когда-то именно этого и не выдержала. Стало последней каплей. Выгорела враз. Ничего после такого уже не хотела и не ждала. Дочь же… разозлилась. Сейчас — по-настоящему.

— Дай мне слово, что не станешь искать встреч с ним, — только и смогла она попросить.