Полина кивнула, слабо понимая, чего же она в действительности хочет. Бессонная ночь давала себя знать. Татьяна Витальевна вздохнула, привлекла ее к себе, уткнулась ей в затылок и пробормотала с горьким смешком:

— Запишусь на прием. Наверное, на следующий месяц. Или еще дальше… Поля, поехали домой, а?

— Поехали, — прошептала дочка и снова всхлипнула.

— Не плачь, моя хорошая. Встретим вместе Новый год. Погуляем у моря. Когда мы с тобой вдвоем были-то в последнее время, а?

— Он не приедет?

— Не приедет, Поль. Не жди, не надо.

Она и старалась не ждать. По дороге в Затоку, потом до самого вечера, и на следующий день. Честно старалась — выходило плохо. Она пыталась спать, но ей виделся Ванька. Она хваталась за трезвонившую трубку и отбрасывала в сторону, едва заметив, что это звонит не он.

Навязчиво набирала его номер. И снова плакала. Глаза покраснели, нос распух, Татьяна Витальевна ворчала. Но как только Полька убеждала себя «не ждать», тут же начинала реветь. Мать пыталась накормить — она категорически отказывалась. И без еды было тошно, даже чай не проглатывался, словно весь ее организм объявил забастовку. Заставляя думать, что это лишь сон. Скоро она обязательно проснется, и все будет как раньше — Иван, елка, планы. Так много общего, так много — на двоих.

Тридцать первого Полина предприняла новую попытку. Теперь она атаковала социальные сети. Писала везде, стучала в каждую дверь. В конце концов, ломанулась к Фурсову. Долго придумывая и редактируя сообщение, прежде чем отправить. Из множества вариантов там осталось небольшое поздравление с наступающим новым годом и почти ничего не значащий вопрос: «Как у вас дела?» Но Влада не было в онлайне, и Полина в попытке отвлечься выключила ноутбук и присоединилась к матери — помогать резать салаты.

Надолго ее не хватило. Даже до двенадцати не досидела. Поцеловав мать, ушла к себе ворочаться в постели, чтобы устав, под утро позволить себе проверить сообщения. Ее вчерашнее оставалось непрочитанным.

Она не знала, куда себя деть. Чувствовала, как за ней наблюдает Татьяна Витальевна. Давая передышку себе и ей, устраивалась в кресле с книгой. Читать даже не пыталась, но упрямо сидела на одном месте и перелистывала страницы.

А под вечер ожил Контакт.

«Привет, с Новым годом! Все ок. Играем», — написал ей Влад.

Полина некоторое время размышляла, что ей делать дальше. И ринулась напролом.

«Где сегодня?»

«Пока в Киеве, на «Вирусе», бывший кинотеатр, там сегодня новогодний сборник».

По́лины пальцы были быстрее ее головы. И через полминуты она уже изучала афишу мероприятия, где «Мета», хотя и была набрана не самом большим шрифтом, но соседствовала с парой-тройкой топовых групп.

Она не усидела, подхватилась и принялась метаться из угла в угол. Киев, они в Киеве. Иван в Киеве. Все верно. Новый год, столица. После Киева он должен был вернуться. Еще немного, и он вернулся бы…

«Как Ванька?» — быстро напечатала Полина и отправила сообщение, не дав себе времени подумать. Фурса же переваривал заданный вопрос долго. Бесконечно долго. Можно было и разувериться в том, что вообще ответит, если бы не маячившее на мониторе: Влад набирает сообщение.

Он начинал и бросал. Очевидно, не знал, что ей сказать. Пока наконец не стукнуло односложное:

«Нормально».

Нормально.

У него все нормально.

Это у нее не нормально.

Но кому какое дело…

Полина отчаянно потерла переносицу, чтобы снова не разрыдаться, и ответила минут через десять или больше.

«Ну всем привет».

И отключилась. Сбежала. Теперь бежала от себя, потому что в голову, в сердце закралась отвратительная мысль — чтобы Влад передал, сказал, поговорил. Удерживая себя на краю сумасшествия, Полька раскопала у матери в аптечке снотворное — проводить ночи в разглядывании потолка больше не могла — и провалилась в болезненный долгий сон.

Она понятия не имела, сколько времени, когда, проснувшись, вышла из своей комнаты. Да и какое это имело значение. В голове какофонией звучали тяжелые молотки, бьющие по огромным наковальням и отдающиеся в висках, глазницах, даже скулах. Не понимая, куда идет, Полина остановилась в коридоре и с диким видом озиралась по сторонам, пытаясь понять, что же заставило ее подняться.

С кухни доносился взволнованный мамин голос. Серьезный, даже немного сердитый: «Я не знаю, что делать… Мне на нее смотреть больно, она почти перестала есть. Может быть, лучше бы было… Нет, я сама знаю, правда… По моему опыту самые трудные — первые сутки. Потом начинаешь чем-то заниматься, а она даже к пианино ни разу не подошла! Она не живет, понимаешь?»

Полина пошла на голос и, переступив порог, озадаченно посмотрела на мать.

Та, увидев дочь, резко подобралась и выдохнула в трубку: «Прости, она проснулась, все потом». Сбросила вызов и виновато глянула на своего несчастного выросшего ребенка.

— Разбудила?

Поля отрицательно мотнула головой и рухнула на стул.

— С кем говорила?

— С… с Галкой… — замешательство Татьяны Витальевны едва ли можно было успеть уловить. И то, как она старательно отворачивалась в сторону плиты, чтобы включить чайник, лишь бы не смотреть в глаза дочери. — На Рождество возвращается, спрашивала, как мы тут.

— А-а-а, — равнодушно протянула дочка.

— Предлагаю сегодняшний день посвятить доеданию салатов. А то явится — придется выбрасывать. Она же сразу готовить начнет.

— Я не хочу.

— Продукты жалко.

— Не хочу, — упрямо повторила Полина.

— Поль, но так дело не пойдет…

— Нет никакого дела. Ничего нет.

Татьяна Витальевна замерла над плитой с зажженной спичкой. Голос дочери показался ей отголоском Ваниного «У меня ничего нет!» И дикое выражение его глаз будто бы снова резануло ее по нервам, выкорчевывая надежду на то, что когда-нибудь может стать легче.

Она обернулась к Полине, чтобы увидеть в ее взгляде отражение того, что помнила. Но там была ледяная пустошь. Едва ли страшнее, а ужас навевало не меньший.

— Сейчас мы будем есть, а потом пойдем гулять, — медленно проговорила Татьяна Витальевна. — К морю, смотреть чаек и снег. Там сегодня немножко заснежило.

— Потом.

— Потом снега не будет.

— Мама! Зачем мне снег?

— Прости… я пытаюсь хоть что-нибудь… Ну что мне сделать, а?

— Не знаю, — Полина пожала плечами. — Ничего. Просто ничего не делай.

— Даже кофе?

Дочка вздохнула и неожиданно спросила:

— Тебе в город не надо?

— А что? — насторожилась Татьяна Витальевна.

— В квартире Ванины вещи. Собери их, пожалуйста.

— Хорошо. И что сделать? Выбросить?

— Что хочешь, то и сделай.

— Господи, бред какой… Очнись! Встряхнись! И не причиняй себе лишнюю боль. Я в квартире уберу. А ты в душе попробуй прибраться!

— Я люблю его, мам…

Зорина сжала пальцы, только чтобы не разрыдаться здесь и сейчас. Напряжение сковало горло. Что ей говорить? Что можно отвечать на такое, когда собственная вина так непомерно велика, что придавливает тяжестью к морскому дну. Не вырваться. Умрешь от нехватки воздуха.

— Он тебя бросил! — выкрикнула она неожиданно жестко. — Бросил, понимаешь? И вряд ли вспоминает, живет своей жизнью дальше, пока ты здесь гибнешь!

— Я понимаю.

— Хоть бы разозлилась на него…

Полина молчала. Подтянув ноги, зажала ладони между коленями и смотрела прямо перед собой. Она злилась, а сил проявить свою злость — не было. И это пограничное состояние устраивало ее сейчас больше всего. Иначе сидела б она в это самое время не на маминой кухне, а в поезде. В Киев, в «Вирус», чтобы задать ему один-единственный вопрос: как он может нормально жить? У нее — не получается. Она — все еще ждет завтра. Ждет, черт возьми, несмотря ни на что!

Впрочем, время неумолимо вне зависимости от человеческих желаний и чувств. Завтра, которое ждала Полина, наступило, как ему и было положено. Татьяна Витальевна с самого утра умотала в Одессу, обещавшись вернуться поскорее. Полина уныло наблюдала в окно, как мать уезжает, не замечая, что стоит под самой форточкой, в которую нещадно задувал морозный ветер. Потом бродила по дому из комнаты в комнату, считала шаги, иногда все же взглядывала на телефон — за несколько дней уже выработалась привычка, пока не нашла себе место на старом диване в гостиной. Закуталась с головой в плед, забилась в угол жалкой зверушкой и снова потерялась во времени.