А я все-таки верю —

я верю без ваших молитв

и без ваших призывов.

Исчезните из эфира,

раз не гибнете за идею.

Только мира не будет без битв,

Царство Божие — не панацея.

А Земля — это не монолит.

Монолитик.

Текст монолитик. Музыка монолитик. «Мета», мать ее, монолитик.

Потом они смотрели прогон чужих выступлений, расположившись прямо на песке. И Мирош никак не мог выбросить из головы вид колыхнувшейся занавески и тонкий утренний силуэт за ним. Последующий неожиданно крепкий сон сделал его почти нереальным, дымчатым. Окрашенным акварелью в сизоватый цвет. Совсем такой же, как тот, который сейчас окрашивал побережье сквозь дым его сигареты.

— Так ты застал ее? — негромко спросил Фурса, сидя рядом и любовно поглаживая гитару.

— Разбудил и разозлил.

— Придурок.

— Зато теперь она знает, что я вторгся в ее царство.

— Вдвойне придурок. Зашухарится.

— До сих пор она только гасилась. Но не пряталась. Это ж хорошо, что не прячется?

— Хэ зэ. Скоро будет воспринимать тебя как плюшевого медведя. Бесючего плюшевого медведя.

— Девочки с плюшевыми медведями спят в обнимку.

— Это я сейчас должен начать ржать?

— С медведями они спят, — вдруг выдал Гапон, откинувшись на песок, забросив руки за голову и глядя в небо широко раскрытыми глазами, — чпокаются с мужиками. Медведи бесючие, мужики е*учие.

Ржач. Раскатистый. Сочный. Руладами. О том, что Мирош два месяца катается по области за Снежной королевой, узнали давно. Кормилин, падаль, сдал. Ездил той же электричкой на дачу к родакам. Засек, скотина. Отпираться Иван не стал, когда приперли к стенке: почему по пятницам репетиции игноришь?

А он все ездил и ездил. Без поползновений на ее личное пространство. Целоваться больше не лез. Нет, вел себя иначе. На, узнавай, вот я. Она расслабилась. Даже иногда позволяла таскать за ней сумку, но так, будто делает ему одолжение. Мирош чувствовал себя третьеклассником. А после то так, то этак наблюдал, как ее иногда привозит на вокзал или забирает с него «жених». И страсти в нем начинали бурлить отнюдь не школьные.

Отелло Дмитриевич курил каннабис и шпилил Настьку. Каннабис не помогал. Он заливал его спиртным и снова шпилил Настьку.

«Да подмешай ей дури какой! — авторитетно наставлял Гапон на кухне своей хаты, когда одолевал отходняк. — Она тебе под кайфом во все дыры даст, еще и добавки просить будет. Вдуешь — отпустит».

«Ты больной?!»

«На себя посмотри!»

На себя смотреть после таких дней было тошно. В пятницу опять тащился на вокзал — аккурат подгадывая, чтобы после ее занятий. И высматривал. Подолгу. Иногда безрезультатно. А с понедельника по четверг, освободившись у себя в универе, наматывал круги вокруг консерватории, не рискуя приблизиться. Из электрички она от него не выпрыгнет. В городе — все бесполезно.

И не понимал ее потрясающего ослиного упрямства! Не понимал наглухо, отдавая отчет в том, что нравится ей. Нравится. Но что-то никак не желало сходиться. Пазлы не состыковывались.

Уверенность в том, что Гапон в предлагаемых методах совсем не прав, медленно таяла. Настька от пары затяжек дурная становилась. Как кошка задом тереться начинала. Но просто затащить Снежную королеву в постель не входило в планы Мироша. «Вдуешь — отпустит», — повторял в его голове Олег Гапонов. И желание получить ее, именно ее, постепенно превращалось в желание сорвать на ней собственную неудовлетворенность. Хотя бы так.

— Так, карандаши, чего лежим, кого ждем? — зазвучал, перекрикивая музыку, Маринкин голос. — Живо за мной!

— Куда еще? — встрепенулся Кормилин, несомненно, самый ответственный из присутствующих, готовый за Маринкой Таранич, казавшейся ему чуть ли не небожительницей в шоу-бизе, следовать хоть на край земли.

Маринка была невысокой, пухлой, с маленькими ладошками и маленькими ступнями. Ее видавшее виды далеко не юное лицо, не столько выдававшее возраст, сколько еще и добавлявшее ей лет, обычно совсем не накрашенное, сейчас пряталось за огромными очками, не особенно шедшими ее круглым щечкам, делая их еще круглее. Одевалась она в свободные футболки и узкие джинсы, которые едва не рвались на плотной заднице. На безымянном пальце красовалось, вдавливаясь глубоко в кожу, обручальное кольцо с увесистым булыжником чистейшей воды. И вместе с тем, вся эта нелепица одновременно производила, как ни странно, очень приятное впечатление.

— С прессой общаться, карандаши. Тут подкатили к гостинице, я вам забила местечко.

— Это надолго? — протянул Мирош, ленцой маскируя собственную заинтересованность.

— Нет, на каждого участника не более восьми минут. Что-то вроде блиц-опроса.

«Интервью» действительно длилось не более восьми минут. Паршиво было оттого, что «забитое местечко» оказалось далеко не в первых рядах. Дольше ждать пришлось. Выбегать курить на улицу, хлюпать минералку на диванчике в фойе. Слушать нытье внезапно уставшего от всего этого дерьма Гапона.

— Ему просто доза нужна, — многозначительно констатировал Влад, когда клавишник в очередной раз отлучился, а Таранич давно уже порхала с остальными организаторами.

— «Перебесится», — передразнил Фурсу Иван. — Что он еще к вечеру выкинет?

— Ничего. Ему это не меньше важно, чем тебе. Да и ты… тоже…

— Что тоже? — резко мотнул головой Мирош.

— Разный бываешь, — не стушевался приятель.

— Нехер, я чистый, когда надо!

— Брэйк! — вклинился Кормилин и покрутил Мирошу пальцем у виска. — Совсем уже?

Да, он совсем уже. Нервничал. Хотел быть не здесь, не сейчас, да вариантов не оставалось. Ему важно? Да черта с два! Все, что ему важно — ломануться к Зориной и продолжить их утреннее общение, нетактично прерванное занавеской.

А между тем, часы деловито демонстрировали почти три часа пополудни, когда они, наконец, выбирались из «Руты». И, желая быть первым среди вырвавшихся, Мирош все-таки замешкался, подловив Таранич.

— Можно человека привести вечером с собой? — нахально улыбаясь, спросил он.

— Кого? Куда? — не въехала Маринка, переваривая поступающую по нескольким звукозаписывающим дорожкам информацию одновременно — интервью все еще продолжались, а она наседкой кудахтала вокруг молодых да ретивых, вроде «Меты».

— У вас билеты нечеловечески дороги! — трогательно пожаловался Иван. — Девочку, говорю, можно привести вечером?

— Охренеть! А раньше сказать мозгов не хватило?

— Ты же уверена, что у меня нет мозгов.

— Уверена! Только симпатичная небритая рожа, голосина и то, что между ног болтается. На все вечера пропуск оформить?

А чем черт не шутит?

— Давай на все! — кивнул Мирош. — И на афтерпати.

Маринкины очки сейчас были закреплены на макушке, потому он имел удовольствие лицезреть, как она подкатывает свои маленькие черные глазки, похожие на две бусины.

— На чье имя? — прозвучало, тем не менее, по-деловому.

— Зорина… Полина.

— Зорина Полина, — передразнила его Таранич. — Детский сад. И почему я сразу бросаюсь выполнять все, чего бы ты ни попросил?

— Потому что я сын Мирошниченко Дэ, — хмыкнул Иван. — Иначе бы не возилась.

Скорее всего, она и правда не возилась бы с ним, не будь папы. Дамоклова меча.

Но дышаться стало чуточку легче. Даже удушающая жара ненадолго отступила, прояснив мысли. Да, все неправильно. Все не так. Но у него праздник. И он хочет на этом празднике Зорину. В кармане место свое нашел пластиковый браслет со штрих-кодом — персональный VIP-пропуск. А он сам бодро пробивался на своей Королле по забитой до предела главной улице Затоки, где отдыхающие, рассекая по местности в плавках и купальниках, не обращали внимания на сигналящие машины и неспешно бродили от прилавка к прилавку и от кафе к кафе. Время неуклонно двигалось к вечеру, а Мирош — вглубь поселка.

Высадив парней у коттеджа и припарковав там машину, он стремглав ломанулся к По́линому дому — недалеко. Пятьдесят метров. Никогда еще его так не радовали пятьдесят метров расстояния. Это ближе, чем когда бы то ни было за всю жизнь.