Литмир - Электронная Библиотека

Итак, моего папу сбил КамАЗ. Сбил и пронесся дальше, а мой отец остался лежать на дороге мертвым. Милиция потом так и не нашла того, кто лишил моего папу жизни, а мне в то время было всего лишь пять лет.

Помню мертвого отца в гробу, незнакомых людей и рыдающую мать. Мне все это казалось страшным сном. Но самое страшное для меня во всем этом была не смерть папы, а мамины рыдания. Ее слезы выбили почву из-под моих ног. Казалось, что весь мир рухнул. Мама плакала – и это было самым кошмарным для меня. Я будто потерялся и не знал, что мне делать. Хотелось, чтобы мать приласкала меня, утешила, как обычно она умела это делать, и тогда бы все восстановилось, тогда бы исчез страх. Но мать была безутешной и в душе моей была разруха. Я забился под стол в комнате, где стоял гроб, и из-под свисающих концов скатерти неотрывно смотрел то на убивающуюся мать, а то на чужой профиль отца в гробу. Мне казалось, что все это не по правде, что сейчас все пройдет, закончится, и мама прижмет меня к себе, а папа скажет ей:

– Хватит с ним сюсюкаться, он уже большой пацан! – он схватит меня своими огромными ручищами и начнет кидать под потолок, а я буду верещать и смеяться, смеяться и верещать…

Но никто меня не ласкал, не утешал, а всегда веселый и шумный отец тихо лежал с закрытыми глазами. С папой рядом я всегда чувствовал веселье, и только по утрам, когда мне нужно было идти в садик, я испытывал раздражение к нему. Моя тоска в такие моменты никак не сочеталась с его балагурством и весельем.

Пришли четыре мужика и унесли гроб. Мать под руки повели на выход. Квартира опустела – все уехали на кладбище. Про меня забыли, и я так и остался сидеть под столом. Было горько и обидно, а еще хотелось есть. Впервые я чувствовал что-то такое мрачное в душе, такое тяжелое, какое я никогда не чувствовал. Это было очень тяжело, невыносимо, и я горько расплакался. Кажется даже в садике я не чувствовал себя так безнадежно плохо, когда жаждешь, чтобы рядом словно защита и стена были родители, но ни мамы, ни папы рядом не было. Сейчас же кроме тоски и безнадежности на душе был еще и траур. «Папа умер!» – молнией носилось в моей голове, и я тоненько и противно

выл. Мои руки все еще помнили его пульсирующую жилку на шее. Если бы я мог обнять его! Если бы мог увидеть его веселое лицо! Но это было невозможно. Я уже знал, что такое смерть. У меня совсем недавно умер большой, белый хомячок. Его подарил мне один из моих друзей. Хомяк был уже немолодой, и пожив у меня совсем немного, заболел. Его разбил паралич. Парализовало одну сторону, а вторая сторона нормально работала. Я часами сидел возле него, надеясь, что он поправится, и радовался, что тот продолжает активно есть все подряд, причем с большим аппетитом. Но потом зверек перестал есть и умер. Я очень плакал. Тяжело было смотреть на маленький, пушистый трупик. Жалость была такая, что, казалось, сердце разорвется. Но тогда со мной рядом была мама. Она нашла слова, чтобы утешить меня. Сказала, что сейчас хомячок бегает и прыгает в Царствии Небесном, и там он будет вечно жить и никогда не умрет, потому что на небе уже никто никогда не умирает.

– Разве ты не чувствуешь, что и внутри тебя вечная жизнь? – спрашивала меня мама, заглядывая мне в глаза. – Мы все вечные.

И я действительно почувствовал тогда, что я вечен, что никогда не умру. Тело может умереть, но я – нет. После этого я часто подолгу стоял перед зеркалом и смотрел сам себе в глаза. Мне казалось, что через глаза, я вижу в себе то самое, которое будет жить всегда, и в душе своей чувствовал уверенность, что я вообще всегда был и всегда буду.

А сейчас я был в полной растерянности. Папа умер, его увезли на кладбище, но увезли же только оболочку, сам же он сейчас в Царствии Небесном! Почему же так страдает мама? А может, и нет никакого Царствия Небесного, и мама все это придумала, чтоб я не плакал по хомяку?

Я вылез из-под стола и подошел к окну. С третьего этажа мне хорошо был виден весь двор. Два моих друга играли в бурьяне за песочницей в войнушку. Невольно я засмотрелся на их веселую беготню и даже, забыв про горе, рассмеялся, когда Пашка запутался ногами в траве и растянулся во весь рост. Но потом я вспомнил, про отца и мать и снова заплакал. Опять мне вспомнилось, как под моими пальцами пульсировала жилка на шее папы. Ну как я мог так его толкать от себя? Как я мог?

Хотелось, чтоб скорее все закончилось, чтоб мама приехала и снова была веселой. Чтоб папа вернулся и сказал, что все хорошо, что он в Царствии Небесном и чтоб мы не переживали за него.

Тут я подумал, что может быть, мама забыла, что все не умирают, а уходят жить на Небо? Или все-таки нет никакого Царствия Небесного?

Я стоял, смотрел в окно и чувствовал тоску. Никогда еще в своей жизни я не ощущал себя так плохо. Даже когда болел, и у меня была высокая температура, все равно мне не было так плохо и тяжело. Тогда возле меня крутилась мама, расстроенный папа без конца заходил ко мне в комнату, сокрушенно качал головой и гладил меня своей тяжелой ладонью по голове. Я еще капризничал, сбрасывал его руку со своего лба…

На подоконники цвели красивые сиреневые мамины фиалки. Смахивая слезы, я стал разглядывать эти цветочки. Мохнатенькие листочки, синие цветочки с желтенькими тычинками. Я тихонько потрогал один из цветков, а потом сорвал его и долго крутил перед носом, любуясь им. Потом еще один сорвал, а потом и еще, и еще. Когда все цветочки оборвал, вспомнил про маму и заплакал. Она эти фиалки так любит, а я их оборвал. Что делать? Она будет меня ругать?

В страхе я положил все оторванные цветочки в середину кустика. Цветы имели замусоленный вид, но может быть, мама не заметит?

Тут я увидел, что во двор въезжает автобус, он остановился у нашего подъезда, и оттуда повалили люди. Я с облегчением увидел маму. Ее уже не вели под руки. Она очень резво выскочила из автобуса и сразу же забежала в подъезд. Я кинулся к входной двери. Мама ворвалась в квартиру с безумными глазами, но увидев меня, сразу с облегчением оперлась о стену:

– Коленька, малыш мой, как ты испугал меня! – выдохнула она. – Я думала, что ты пропал… Искала…

Я обрадовался, что мама разговаривает со мной как прежде, что она уже не плачет, и кинулся к ней, уткнулся ей в живот.

– Никогда больше так не пугай меня! – гладила она меня по голове. – Никогда не пугай!

– Мамочка, а папе ведь хорошо? Он ведь в Царствии Небесном? – поднял я на нее с надеждой лицо.

Мама посмотрела мне в глаза и вдруг снова начала плакать. В душе моей снова все оборвалось. Плачущая мама вызывала во мне боль и страх. Хотелось, чтоб она была веселая, но я не знал, как вернуть ей веселье.

В зале стали накрывать стол для поминок, а мама села в кресло и безучастно глядела перед собой, и из глаз ее текли и текли слезы. Я же снова залез под стол и оттуда смотрел и смотрел на нее. Именно с того дня все и началось. Мое беззаботное детство закончилось, и хоть я порою выглядел снаружи как обычный ребенок, но внутри меня навсегда поселился страх. Страх перед маминым страданием.

В течение года после смерти отца мы с мамой очень часто ходили к нему на кладбище. Не знаю почему, но мне там нравилось. Тишина и покой, среди могил бурьян, фотографии на памятниках. Ничего печального и страшного. Над головою громадное небо, а вокруг кладбища немыслимый простор до горизонта. Вдали видны степи, леса, сады, поселки, Волга. Не нравилось одно – мама всегда здесь безутешно плакала, и это камнем ложилось мне на душу. Да что там камнем! На меня словно мрак наваливался. В такие моменты я превращался в комок, сжатый комок, который видит одно только горе матери и сам впадает в кошмарное, мрачное горе. Мать, видя, как я сильно реагирую на ее слезы, начинала еще больше плакать, будто показывая мне, как сильно она мучается, тоскует, страдает. Я начинал обнимать ее, с жалостью и страхом смотрел на ее лицо, а она рыдала, рыдала, рыдала… Потом по дороге домой она вспоминала отца, рассказывала о нем, как о человеке необыкновенном, самом лучшем. Говорила, что, таких людей как он, вообще больше нет на свете. Я шел, держась за ее руку, и в моем представлении отец все больше приобретал черты идеала.

3
{"b":"691441","o":1}