Нет, она дала четкий ответ. Дальше — душ. А потом? Это же не по пьяни, когда можно сделать вид, что не было, это вполне осознанное — ей надо. И ему. Ему ведь тоже. Нет уж, лучше даже не нырять в эти глубины, не думать.

Глеб сглотнул, открыл дверцу под мойкой, выбросил презерватив. Поплелся в душ. Несколько мгновений втыкал на пластик — до сих пор разобранный. Бред какой-то. А после, недолго думая, разделся и влез в душевую кабину. Смыть с себя весь этот день, весь этот чертов вечер, налипший на кожу. Быстрыми движениями растереть по телу, откинуть назад голову, подставляя струям лицо. И чувствовать, как к горлу подкатывает глупый смех. Совершенно дурацкий, необъяснимый.

Смеялся, вытираясь первым попавшимся найденным полотенцем и веселясь на тему, что ей это вряд ли понравилось бы. Смеясь, оделся. Вышел, снова оказавшись в том измерении, в котором прихожая представлялась центром Вселенной. И продолжал негромко ржать — над собой и над ней одновременно.

— Тебя как зовут, стюардесса? — крикнул он, толком не понимая, где она находится, и не желая прислушиваться к звукам в квартире.

— Не вижу повода для знакомства, — отозвалась Ксения, появляясь на пороге комнаты. Руки ее были вскинуты вверх, отчего широкие рукава длинного домашнего халата сползли к плечам. Она стянула волосы в хвост и взглянула на Глеба. Лицо уже без макияжа и эмоций. Ничто не придавало ему живости. Парамонов пожал плечами и глянул себе под ноги. Потом снова на нее.

— Свободен? Могу идти? — осведомился он.

— Спокойной ночи, — кивнула она.

— Спокойной, — Глеб поднял с пола куртку, пошел к двери. Остановился и снова посмотрел на нее. Задержал взгляд на лице, пустом, холодном. Схлынуло все наносное, и он уже даже сомневался — не показалось ли ему.

— Знаешь, — проговорил он весело и зло одновременно, — а это оригинально. Такой новый способ оставить мужика без яиц?

— На войне все средства хороши.

— А у нас, значит, война?

— У меня… — пробормотала Ксения.

— Ааа… тогда буду считать себя случайно попавшим под танк, — с этими словами он крутанул замок и вышел из ее квартиры. Дверь громко хлопнула. Теперь точно неспроста. Сам дернулся от грохота, но сбежал вниз, не останавливаясь. Влетел к себе, швырнул ни в чем не повинную куртку на кресло, оказался возле бара. Внутри клокотало унижение, которое хоть как ни гони — вот оно. Даженечеловек. Имбирный водопроводчик.

Парамонов достал бутылку коньяку, плеснул в стакан. Да так и замер над ним. Понимая, что если вот сейчас сделает — то это уже все. Не выберется. Назад не выберется.

* * *

Его вело. Конкретно так, тормоза отказывали, и он отдавал себе в том отчет. Уже перебор, уже хватит.

Все дело, разумеется, в цепной реакции. Потому всякую вину за страдания окружающих возле него Парамонов с себя снимал. Да, несправедливо, но жизнь, в конце концов, штука совершенно несправедливая. Разве кто-то говорил, что будет просто?

— Лена, я не поеду к Гиреевой на Русановку! — орал он в телефон. — Я полчаса назад наркомана откачивал, ты себе не представляешь, какой подорожник, еле систему поставил. Вопли его матери слушал, потом ее в чувство приводили. Какая, нахрен, Гиреева?