Такси остановилось в узком переулке, у красивого шестиэтажного дома с выпуклыми полукруглыми окнами.

Софья Павловна рассчиталась с водителем, и, почтительно поклонившись, он донес чемодан до дверей подъезда.

– До лифта, голубчик! – Софья Павловна вскинула голову.

И тот, как ни странно, мелко и радостно закивал.

«Какие все вежливые, – подумала Аля. – Даже шоферы такси».

Подъезд с мраморными, слегка щербатыми ступеньками и высоченным сводом и лепниной на потолке Алю потряс. Чугунные витые перила с гладкими, отполированными, блестящими деревяшками, высоченные, метра в три, темные квадратные двери квартир, солидные, с латунными кнопками звонков и такими же ручками. И лифт – уютная коробочка с потрескавшимся зеркалом и затертым донельзя красным ковриком.

Шофер почтительно поставил чемодан в лифт, чуть поклонился бабушке и, как военные, смешно отдал честь.

– Нажимай третий, – скомандовала Софья Павловна, и Аля осторожно нажала на кнопку.

Лифт ехал медленно, чуть постанывая и покрякивая, как древний старик. Впрочем, и был он возраста очень почтенного.

Софья Павловна достала связку ключей, провернула один, потом другой. С усилием толкнула тяжелую дверь.

– Ну, Аля, заходи. Мы дома.

Аля осторожно зашла вслед за хозяйкой.

Вспыхнул свет, теплый, неяркий, желтоватый, и осветил широкую, просторную прихожую. Аля застыла, оглядываясь по сторонам. Ну и потолки! Таких она еще не видела. Вешалка-рогатка с бронзовыми крюками, тяжеленная даже на вид. На ней несколько вещей и две шляпы. Сундук с резной крышкой, узкое длинное зеркало над такой же узкой, в размер, тумбочкой. На тумбочке телефон и пара длинных перчаток.

И пол – темно-коричневый, из деревянных планок, местами потертый, с растрескавшимися швами, поскрипывает и постанывает – странный пол, чудной! «Кажется, это называется паркет», – вспомнила Аля.

– Раздевайся, что ты застыла? – Софья Павловна сбросила шубу и платок, присела на сундук с коваными углами и стала снимать сапоги.

Аля сняла пальто и потянулась к крюку. Еле достала. Сняла ботинки и аккуратно поставила их к двери, чтобы не так бросались в глаза. Ботинки были сиротские, коричневые, потертые. Из детского магазина. Но ехать в валенках было куда хуже – совсем стыдоба.

Софья окликнула ее откуда-то из глубины квартиры.

– Аля, ну где ты застряла? Иди сюда! Покажу тебе наше хозяйство.

В квартире оказалось четыре комнаты. Гостиная, спальня Софьи Павловны и бывший кабинет Алиного деда, известного драматурга. Ну и так, четвертая.

– Там сейчас, – Софья Павловна запнулась, – там сейчас ничего.

Аля потом поняла, что та, четвертая, и была комнатой ее отца. И именно туда, в эту комнату, ее принесли из роддома.

– Здесь ты и устроишься, у деда, – сказала бабушка, распахнув перед Алей тяжелую дверь.

Аля стояла на пороге и молчала.

Комната была узкой и удлиненной. Тот же темный, паркетный пол, книжные шкафы вдоль стены, диван с подушками, тумбочка у дивана, настольная лампа, застывший будильник.

Но главное – стол. Огромный письменный стол у окна. Массивный, широкий, со столешницей в зеленом сукне.

На столе аккуратно разложены книги и блокноты, в зеленом стакане карандаши и ручки, чернильница с остатками засохших чернил.

– Остатки прежней роскоши, – проговорила Софья Павловна. – Здесь работал твой дед, Лев Николаевич. Почти как Толстой, – усмехнулась она, – но не Толстой! И зачастую здесь ночевал. Пока все не закончилось. Ну, что замерла? Ничего, освоишься. Давай тащи сюда свои манатки. И пошли дальше.

Комната Софьи Павловны оказалась напротив – кровать с высоченной деревянной спинкой, шелковое, царское, покрывало, две тумбочки, на одной настольная лампа с молочно-синим стеклом. Верхний светильник с синими хрустальными подвесками, изящное кресло в шелковой цветочной обивке, коврик у кровати, темно-вишневые шторы. «Как в замке, – подумала девочка. – Красиво и полутемно».

Гостиная оказалась совсем волшебной – диван на гнутых ножках и парные кресла, полукруглое окно, золотистые легкие шторы, огромная хрустальная люстра с мутноватыми подвесками, большой полукруглый ковер с немного стертым рисунком, комод – нет, буфет, – набитый посудой. На комоде-буфете две высокие узкие вазы с затейливыми птицами и картины на стене. Разглядывать их было неловко.

«Еще успею, – подумала потрясенная Аля. – Неужели это мой дом и я буду здесь жить? Нет, не верится. Нет, не мой. Мой дом там, в Клину, а здесь я всегда буду гостьей. К тому же – незваной. И вовсе мне не повезло. Совсем. И зря мне завидовали девочки в классе. Подумаешь – Москва! Я сюда не стремилась».

Кухня оказалась маленькой, обычной, запущенной и довольно обшарпанной. Большой деревянный буфет, старая плита, старый холодильник. Обшарпанные стулья и шаткий стол.

– Ох, ты же голодная! – вспомнила Софья Павловна. – А холодильник у нас пустой.

На всякий случай она открыла холодильник и убедилась, что права, – там было пусто.

– Ну что? В ресторан? – спросила она.

Аля не знала, что сказать, и промолчала.

– А может, сейчас просто чаю с печеньем и отдохнем? Я очень устала. А после можно и в ресторан. Как думаешь?

Аля кивнула. Чувствовала, что и сама не прочь отдохнуть.

Печенье нашлось, варенье тоже. Чайник закипел быстро, Аля едва успела переодеться и вымыть руки.

Выпили чаю и разошлись по своим комнатам.

По своим! У Али есть своя комната. Странно, правда? И очень чудно́.

Чемодан разбирать на хотелось, и она прилегла на диван, накрылась пледом, выданным бабушкой, и закрыла глаза.

Началась новая жизнь. Какой она будет? Страха, кажется, не было. Софья Павловна оказалась невредной и с юмором.

Но Аля заплакала, сама не понимая почему. Все вроде бы складывалось удачно. Но почему на сердце такая тоска?

Вечером собрались в ресторан. Отдохнувшая Софья Павловна оживленно примеряла наряды.

Все ее наряды были прекрасными, но немного старомодными, что ли. Как будто их достали из костюмерного цеха.

Перехватив внучкин взгляд, она усмехнулась.

– Вот-вот. Каков поп, таков и приход. Реликвия, да? И мои наряды, и я сама. Верно, Аля?

Аля смутилась и покраснела как рак.

«Да, парочка из нас! – подумала девочка. – Софья Павловна в доисторических нарядах и я, бедная сиротка из глухой провинции в платье из местного «Детского мира». А про ботинки и говорить нечего. Не ботинки – позор. Есть охота, а в ресторан страшно, потому что неловко. Может, нажарить картошки и уговорить Софью Павловну остаться дома?»

Предложить Софье Павловне остаться дома она не решилась, и они пошли в ресторан, находившийся неподалеку. Усатый, важный охранник, швейцар, как сказала бабушка, галантно поклонился им и приложил руку к козырьку.

– Добро пожаловать, Софья Павловна!

Ничего себе, а? Выходит, она здесь завсегдатай?

Так же почтенно и вежливо их сопроводили до столика, стоящего в дальнем углу, – самого уютного, как показалось Але.

Софья разрумянилась и оживилась, даже помолодела.

«А она ничего, – подумала Аля, – красивая. А в молодости, наверное, вообще была красавицей».

Вежливый официант осведомился:

– Меню или как всегда, Софья Павловна?

Вальяжно откинувшись в кресле, она закурила и небрежно махнула рукой:

– Как всегда, разумеется! Вкусы мои ты, Антон, знаешь. А вот юной леди, – бабушка посмотрела на красную Алю, – меню. Что будешь, Аля?

Впавшая в ступор Аля молчала.

– Ничего, попривыкнет, – улыбнулась Софья Павловна. – Неси девушке бульон с пирожком, котлету по-киевски и на десерт самое большое мороженое.

Аля не поднимала глаз от стола. Ну хорошо, бульон с пирожком – это понятно. Сто раз она ела и бульоны, и пирожки. Бабушка Липа пекла пирожки с чем угодно – и с капустой, и с повидлом, и с картошкой, и с рисом, и с зеленым луком. За луком на огород бегала Аля. Липины пирожки были огромными, с тарелку, плотные и неровные, даже кривые. Да и начинки в них было немного.